Все люди смертны
Шрифт:
— Нет, — возразил я. — Вы не могли победить, потому что вы не сумели бы воспользоваться успехом. Вы не были к этому готовы.
По течению плыл белый стихарь, надутый ветром. У пристани покачивалось судно с черным флагом, к нему шли люди с носилками и опускали их у кромки воды; от носилок к толпе, молчаливо навалившейся на парапет моста, поднимался запах — это был запах Ривеля, римских площадей, полей битвы, запах побед и поражений, он был таким пресным после красного сияния крови. Они сложили
— Значит, они погибли напрасно, — сказал Арман.
Я смотрел на золотистую солому, под которой гнило человеческое мясо, нашпигованное личинками червей. Они погибли за человечество, свободу, прогресс и счастье, погибли за Кармону, за империю, за недоступное им будущее; они умерли, поскольку они всегда рано или поздно умирают; они погибли напрасно. Но я не произнес тех слов, которые роились у меня в голове: я научился говорить нужные им слова.
— Они погибли за будущую революцию, — сказал я. — За эти три дня народ понял свою силу; сегодня он еще не умеет ею пользоваться, но завтра научится. Он научится, если вы займетесь подготовкой этого будущего, вместо того чтобы обрекать себя на бессмысленные муки.
— Вы правы, — ответил он. — Республика нуждается не в мучениках. — Он какое-то время стоял, облокотившись на парапет и глядя на погребальное судно, затем отвернулся. — Хочу зайти в редакцию.
— Я пойду с вами.
Мы свернули с набережной. На углу какой-то человек собирался приклеить на стену плакат. Жирные черные буквы складывались в слова: «Герцог Орлеанский не Бурбон, он Валуа». Дальше по улице на заборе болтались обрывки республиканского манифеста.
— Мы ничего не можем! — воскликнул Арман. — А вчера могли все!
— Терпение, — сказал я, — у вас вся жизнь впереди.
— Да, благодаря вам. — Он слабо улыбнулся. — Как вы догадались?
— Я видел, как вы заряжали револьвер. Ваши намерения были мне очевидны.
Мы пересекли улицу, и Арман задумчиво посмотрел на меня:
— Не понимаю, почему вы относитесь ко мне с таким участием?
— Я уже говорил вам, что очень любил вашу мать; потому и вы стали мне дороги.
Он промолчал, но, когда мы проходили мимо стеклянной витрины, пробитой пулями, он остановил меня и спросил:
— Вы никогда не замечали, что мы с вами похожи?
Я посмотрел на два отражения: на это неменяющееся лицо, много веков принадлежавшее мне, и на его молодое лицо с пылающим взором, обрамленное длинными черными волосами и коротко остриженной бородкой; носы у нас были очень похожи: носы Фоска.
— Что это вам в голову взбрело?
Он замялся:
— Я скажу вам позже.
Мы подошли к зданию, в котором находилась редакция газеты «Прогресс»; кучка людей в лохмотьях ломилась в закрытую дверь, изо всей силы
— Вот идиоты! — вздохнул Арман.
— Пройдем через заднюю дверь, — предложил я.
Мы обогнули квартал и постучали; открылось окошко, затем приотворилась дверь.
— Скорее входите, — сказал Вуарон.
Рубашка на его взмокшей груди была расстегнута, он сжимал ружье.
— Уговори Гарнье уйти. Они убьют его.
Арман взлетел по лестнице. Гарнье сидел в редакции за столом, его окружала группа молодых людей. Безоружных. С улицы доносились глухие удары и угрозы.
— Чего вы ждете? — спросил Арман. — Бегите через заднюю дверь.
— Нет. Я хочу встретить их лицом к лицу, — ответил Гарнье.
Ему было страшно. Я видел страх в углах его рта и в судорожно сжатых пальцах.
— Республике не нужны мученики, — сказал Арман. — Зачем напрасные жертвы!
— Я не хочу, чтобы они сломали мои прессы и сожгли бумаги. Я встречу их.
Голос Гарнье был твердым, глаза смотрели сурово, но я слышал в его голосе страх. Если бы ему не было так страшно, он наверняка согласился бы уйти. Он надменно добавил:
— Я никого не удерживаю.
— Вы неправы, — вмешался я. — Вы прекрасно понимаете, что эти молодые люди вас не оставят.
Он огляделся вокруг и, казалось, заколебался. В этот миг раздался громкий треск, затем шум прорвавшейся плотины наводнил лестницу. Они кричали: «Смерть республиканцам!» Застекленная дверь распахнулась, и они застыли на пороге со штыками наперевес; они были словно в пьяном угаре.
— Что вам нужно? — сухо спросил Гарнье.
Они замешкались, и один из них выкрикнул:
— Нам нужна твоя грязная республиканская шкура.
Он метнулся вперед, и я едва успел броситься наперерез и принять удар штыка в самую грудь.
— Убийцы! — выкрикнул Гарнье.
Его голос долетел до меня издалека. Я чувствовал, как моя рубашка пропитывается кровью; вокруг меня сгустился туман. Я думал: может, на сей раз я умру. И со всем этим покончу. Но вскоре я очнулся: я лежал на столе, грудь была перевязана белым лоскутом. Гарнье все еще говорил, и люди понемногу отступали к двери.
— Не двигайтесь, — сказал мне Арман. — Я схожу за врачом.
— Незачем, — откликнулся я. — Штык уперся в ребро. Пустяки.
На улице под окнами они продолжали кричать: «Стреляйте в республиканцев!» Но те, кто вломился в редакцию, уже спускались вниз. Я встал, застегнул рубашку и куртку.
— Вы спасли мне жизнь. — Голос Гарнье был хриплым.
— Не благодарите меня, пока не узнаете, что жизнь вам уготовила.
Я подумал: теперь ему предстоит долгие годы жить с этим страхом.