Все люди - враги
Шрифт:
Маргарит при следующей их встрече была мила, но чересчур требовательна и слишком разорительна для него. Ему пришлось повести ее в большой ресторан около Елисейских полей, где, конечно, было восхитительно, но где ему пришлось заплатить в десять раз больше, чем он обычно тратил на еду. После концерта они поехали в Булонский лес, и Энтони на столько забыл свою напускную сдержанность, что держал Маргарит за руку. Расстались они на этот раз гораздо сердечнее, и Маргарит обещала поехать с ним как-нибудь на целый день в Версаль.
Он старался не думать о ней, а главное, не возлагать особых надежд на поездку в Версаль, но все же постоянно ловил себя
В этот вечер он долго сидел в кафе, время от времени поглядывая на публику и перелистывая томик Бодлера, купленный в одном из киосков под Одеоном, потом долго гулял по набережным Сены, глядя на отражающиеся огни, которые, как светлячки, вспыхивали над водой, и слушая тихий шелест темной листвы.
На следующий день утром, отчасти под влиянием сонета Россетти, он, наслаждаясь от души, внимательно рассматривал картину Джорджоне "Сельский праздник". Ощущение некоего совершенного мгновения в жизни, полная гармония между пейзажами и обнаженной женщиной, все еще прислушивающейся к игре на лютне, хотя последний звук уже замер в полуденной тишине, навели его на мысль, что Джорджоне передал здесь в красках нечто, подобное его собственному состоянию, - немой восторг перед красотой, которая открывалась ему, когда он оставался наедине с природой. Это был неуловимый и загадочный поэтический замысел; однако с присущей молодости уверенностью Энтони решил, что нашел ключ к ней... Он вздрогнул, почувствовав, что кто-то стоит рядом и смотрит на него. Подняв глаза, он увидел высокого молодого человека чуть-чуть постарше себя, с копной светлых волос и удивительно голубыми глазами, одетого в поношенный костюм с каким-то невероятно высоким воротничком. Тони уже готов был отвернуться со свойственным англичанам высокомерием, но молодой человек вдруг улыбнулся, и что-то в его улыбке - какая-то смесь дерзости, приветливости и грусти заставило и Тони улыбнуться.
– Вам это очень нравится?
– спросил молодой человек полудружелюбно, полунасмешливо.
– Да, - ответил Тони и вдруг, сам не зная почему, прибавил: - мне это будто объясняет меня самого, как будто и я тоже на миг постиг совершенство, которое этот живописец видел так ясно и полно.
Молодой человек снова улыбнулся, и снова Тони не был уверен, дружески или насмешливо.
– Да, да, - сказал он небрежно, продолжая смотреть на Тони, а не на картину.
– Да, это прекрасно, конечно, но слишком нереально, идеализированно, слишком надуманно. Знаете, это, пожалуй, несколько похоже на "Королеву фей" Спенсера [Спенсер Эдмунд (ок. 1552 - 1599) - английский поэт].
– Вы так думаете?
– прервал Тони.
– Но ведь то аллегория, а здесь нечто символическое. Это огромная разница.
– Совершенно верно, - отрывисто заметил странный молодой человек.
– Мне было интересно, заметите ли вы это. Но ведь это пастораль, а всякая буколическая поэзия быстро надоедает, - хочется видеть грубую рабочую блузу,
– Энтони Кларендон, - сказал Тони, улыбаясь непосредственности незнакомца, которая очень ему нравилась.
– Эн-тони Клар-ендон! Скажите? Звучит шикарно!
Тони не удержался и громко захохотал, но тут же остановился, заметив, что служитель кинул на них неодобрительный взгляд, а какая-то старуха, копировавшая портрет Тициана, даже затряслась от злобы.
– Не обращайте на них внимания, - сказал Флетчер, - они ведь живут за счет этих картин, как омела за счет дерева, только они не так красивы.
Пойдемте, посидим в каком-нибудь кафе.
Тони немножко поколебался, но согласился. Когда они подошли к выходу, он остановился, чтобы посмотреть на фрески Боттичелли [Боттичелли Сандро (1445 - 1510) - итальянский живописец, представитель Раннего Возрождения] над лестницей и на статуи "Крылатая Победа" и "Возничий" на следующей площадке.
– Вам нравится Боттичелли?
– спросил Флетчер.
– Мне он тоже когда-то нравился, но теперь меня привлекает более примитивное раннее искусство.
Это уж как-никак начало нашего разложения. А мне хочется забраться подальше, туда, где никаким христианством еще и не пахнет. Но мы с вами еще об этом поговорим. Вы где остановились?
Тони сказал.
– Да это около меня, как раз за углом. Я живу в отеле "Дракон". Сколько вы платите за комнату?
– Франк в сутки.
– Да что вы! А вы надолго приехали?
– Нет, недели на две. А что?
– Я плачу за номер два франка в сутки, и я здорово сэкономлю, если вы передадите мне вашу комнату, когда будете уезжать. Вот бы никогда не подумал, что вы живете так скромно.
– Почему же?
– с любопытством спросил Тони.
– Да так, знаете ли, судя по вашему костюму, по разговору, по всему... Ну как, передадите вы мне вашу комнату, когда будете уезжать?
– Конечно, я скажу мадам. А вы думаете остаться жить в Париже?
– Вот и кафе, - сказал молодой человек, подводя Тони к столику под большим полосатым навесом.
– Что вы будете пить? Кофе со сливками? Я тоже.
Garcon, deux cafes cremes [Кельнер, два кофе со сливками (фр.)]. Теперь слушайте, я вам расскажу все по порядку. Я увидел вас вчера в Лувре и сразу подумал, что вы англичанин. Мне понравилось ваше лицо и понравилось, как вы внимательно разглядывали картины, вместо того чтобы бегать, взад и вперед с "Бедекером" [Популярный путеводитель, выпускаемый немецкой фирмой.
Бедекер] в руках, вот я и решил заговорить с вами. Я писатель.
К величайшему удивлению Тони, молодой человек вдруг расхохотался.
– Курьезно, не правда ли?
– сказал он, все еще давясь от смеха.
– Я да вдруг писатель, каково?
– А почему бы вам не быть писателем?
– спросил Тони.
– Ну конечно, почему бы мне не быть писателем?
– ответил Флетчер насмешливо. Затем, ударив себя в грудь, воскликнул, обращаясь к самому себе: - Ну, полно, прояви хоть каплю самоуважения!
– И вдруг сразу заговорил совершенно серьезным тоном.
– Мне двадцать четыре года, я девять лет проработал в одном учреждении, ушел оттуда на прошлой неделе, приехал из Тилбери в Гавр на грузовом пароходе, а оттуда пешком пришел в Париж, и все это потому, что я получил пятьдесят фунтов за мою первую книгу. Немножко опрометчиво, не правда ли?