Все мои уже там
Шрифт:
– Любимый, любимый, я прошу тебя. Пожалуйста-а-а-а! – она принялась хныкать, и я вдруг представил себе, как сто тысяч человек в Интернете видят ее хнычущей. – Любимый, пожалуйста, пожалуйста. У меня схватки. Я рожаю. Это будет твой ребенок. Пожалуйста. Мне страшно. Если ты не можешь вернуться, пожалуйста, пожалуйста, хотя бы открой дверь. Мне больно, мне страшно. Пожалуйста. Мне нужно «Скорую». Пожалуйста. Мне нужно в больницу. Любимый…
Я протянул руку над Ласкиным плечом, выключил камеру, в которую Ласка говорила, и поцеловал девочку в голову:
– У тебя схватки, девочка?
Ласка кивнула.
– Как часто?
– Раз в час.
– Это первые роды?
– Первые.
– Тогда у нас полно времени.
Я отправился в гостиную,
– На-ка! Выпей!
– Мне нельзя, – она развернулась ко мне в кресле и смотрела на меня снизу вверх. – Мне надо в больницу.
– Малыш, – я погладил ее по щеке. – Мы не можем в больницу. И тебе не надо в больницу. Миллионы лет бабы рожали без всяких больниц. И ты родишь. Все будет хорошо. А вот что тебе надо, так это выпить глоток коньяка и пойти поспать. – Насколько я понимаю, голос мой ее успокаивал, поэтому я продолжал: – Рожать не страшно, малыш. Все происходит само. Но если ты не поспишь, у тебя не будет сил тужиться. И мне надо поспать. Иначе завтра, когда ты станешь рожать по-настоящему, я буду валиться с ног и не смогу толком помочь тебе.
На самом деле, я понятия не имел, как принимать роды и как назавтра я стану помогать Ласке, когда она станет рожать по-настоящему. Я понимал только, что надобно ее успокоить, а там уж как бог даст.
Дрожащими руками Ласка взяла коньяк из моих рук и выпила. Ей стало легче. Я помог ей подняться и повел в спальню. На лестнице девочку застала схватка. Девочка повисла у меня на плечах и прижалась ко мне.
В спальне я спросил:
– Есть у тебя ночная сорочка?
Сорочка нашлась. Я раздел Ласку донага и помог одеться в сорочку. Уложил в постель, укрыл простыней. Погладил по голове. Поцеловал в ухо. Велел ни о чем не беспокоиться и разбудить меня, если схватки пойдут каждые пять минут.
– Хотя, я думаю, мы еще успеем как следует выспаться, пока схватки пойдут каждые пять минут, – сказал я, поцеловал Ласку на этот раз в висок, потушил свет, задернул шторы и вышел в коридор.
Честно говоря, хмель совершенно слетел с меня, и меня слегка потряхивало от волнения. На всякий случай, я добежал до Толика. Прапорщик и Банько сидели на крылечке обнявшись и вели совершенно невразумительную беседу про какие-то колокола, какие-то медные сплавы и какую-то чудотворную икону, которую надо поднимать, чтобы никто не ходил в Макдоналдс.
«Пьяные идиоты», – подумал я. И скомандовал:
– Так, парни! Быстро спать! У Ласки схватки! Завтра мне надо, чтобы вы были трезвые и на подхвате!
Я думал, мне придется разгонять их пинками и слушать их пьяный бред. Но вопреки ожиданиям, Толик беспрекословно повиновался. Встал, схватил Банько под мышки, оттащил на диван в гостиную, сам рухнул рядом и захрапел, едва голова его коснулась подушки.
А я вернулся в наш дом. Плеснул себе еще каплю виски. Вошел в караулку. Включил видеокамеру. Громко и четко сказал в объектив:
– Сука!
Потом выключил камеру, поднялся в спальню, лег в постель и заставил себя спать.
Нет, по пути я еще заглянул в спальню к Ласке. Ласка спала. Улыбаясь и хмурясь во сне, как спят дети.
7
И я слышал, как голос зовет меня: «Алексей! Алеша!» Голос звучал снаружи, из огромного дверного проема, откуда лился свет, такой яркий, что мне казалось, будто я стою в полной темноте. «Алексей! Алеша!» Я поднял немного глаза и увидел на дверной притолоке карандашную черту и надпись: «Алеша 1945». И побежал в сад. Меня обдало теплом и светом. Ноги на бегу приятно утопали в сосновой хвое, которой засыпаны были дачные тропинки. А стволы сосен так сверкали на солнце, как будто были огромными желтыми лампами, световыми колоннами. Я обогнул дом и побежал к террасе, на ступенях которой сидела, счастливо улыбаясь, моя бабушка, протягивала ко мне руки и звала меня: «Алексей! Алеша!» А напротив бабушки стоял, улыбаясь, двухметровый широкоплечий красавец генерал Акопов, за искреннюю мою к нему любовь неизменно плативший
И я открыл глаза.
– Алексей! – Толик тряс меня за плечо. – Просыпайтесь, там Ласка рожает. Только орет очень. Надо с ней поговорить, а я это, знаете, как-то не мастер.
– Кого рожает? – я рывком сел в постели.
– Ребенка, кого ж… – Толик усмехнулся, и я подумал, что действительно задал не очень умный вопрос.
Безмятежное счастье, которым был наполнен мой сон, сменилось у меня в груди грызущею тревогой. Я подумал, что надо взять себя в руки, что все равно мне никак не избежать родовспоможения, что, как бы там дело ни повернулось, через сутки все кончится. «Все кончится», – подумал я, спустил ноги на пол, нашарил ногами тапки и задал Толику более осмысленный вопрос:
– Как рожает?
– Нормально рожает, – Толик отвернулся к окну, чтобы не смотреть на меня, встающего с постели, и продолжал отчитываться очень по-деловому, без всяких своих паразитических словечек вроде «где-то, как-то». – Схватки каждые пять минут, раскрытие пальца на два… – Я подумал, своих два пальца имеет в виду Толик или моих. Потому что его два пальца – это моих три. А Толик продолжал: – Я проколол пузырь, и понеслась. Только воды зеленые, надо рожать быстро, а она орет как дура.
– Как проколол пузырь?
– Ножницами, как еще?
– Какими ножницами?
– Какие на кухне были, такими и проколол. Других-то нет.
Тут я чуть не обнял его. Огромную его фигуру, стоявшую лицом к окну, чуть не обнял. Я вдруг осознал совершенно, что ответственность за родовспоможение мне на себя брать не придется, а взял ее уже на себя Толик. Я отправился в ванную, включил воду и, намыливая щеки, прокричал:
– Анатолий, так вы у нас акушер?
– Да нет, – отвечал Толик великою русскою фразою, амбивалентность которой нельзя объяснить ни одному иностранцу, изучающему русский язык, – да нет.
– Но роды принимали? Или вам в милиции теоретически объясняют и теоретически учат протыкать ножницами околоплодный пузырь?
– Да нет. В милиции не объясняют. С бабкой роды принимал, немного, раз двадцать. Меня девать было некуда, а потом-то уж и бабка состарилась, – он помолчал. – Ничего, родим щас нормально.
Сквозь шум воды я услышал в голосе Анатолия некоторую гордость и некоторое смущение. Я подумал: ни черта себе акушерский опыт у этого парня. Двадцать родов. Двадцать деревенских родов с бабкой-повитухой. Так мы в надежных руках! Я умылся, вытер лицо, расчесал усы, вышел из ванной и спросил, быстро одеваясь: