Все мы творения на день
Шрифт:
– Вопросы вполне понятные. Позволю мыслям просто течь, как им вздумается, не буду их упорядочивать. Меня трогает то, через что вам приходится проходить. Я на сто процентов здесь, в этой комнате. Вы мне нравитесь, и я вас уважаю – думаю, вы знаете об этом, точнее, я надеюсь, что знаете. У меня есть сильное желание помочь вам. Я думаю, что вас преследует смерть отца, она оставила отпечаток на всей вашей жизни. Думаю, как ужасно для вас было найти столько ценного в отношениях с Джеймсом Перри и так внезапно все это потерять. Я также думаю, что утрата отца и Джеймса сильно сказывается и на ваших чувствах ко мне. Давайте посмотрим, что еще придет на
Пока я говорил, Чарльз несколько раз кивнул, молча глядя в пол.
– Ну а теперь, Чарльз, насколько мы настоящие? – спросил я.
– Я сказал вам неправду. Основная проблема не в вас, а во мне. Это я слишком многого недоговариваю… О слишком многих вещах не хочу говорить.
– Из страха оттолкнуть меня?
Чарльз покачал головой:
– Только отчасти.
Я знал, что он имеет в виду: мой возраст. Эта тема возникала и с другими пациентами.
– Вы боитесь сделать мне больно, – сказал я.
Он кивнул.
– Не беспокойтесь обо мне, я позабочусь о своих чувствах, это же моя работа. Я с вами, попробуйте начать говорить.
Чарльз ослабил узел на галстуке и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.
– Расскажу вам один из своих вчерашних снов. Я разговаривал с вами в вашем кабинете, только он почему-то был похож на столярную мастерскую. Помню кучу дров, большую циркулярную пилу, рубанок и шлифовальный станок. Вдруг вы вскрикнули, схватились за грудь и повалились вперед. Я бросился на помощь. Позвонил в службу спасения и поддерживал вас, пока они не приехали, помог положить вас на носилки. Было что-то еще, но я уже не могу вспомнить.
– Есть идеи, о чем это сновидение?
– Это очевидно. Я прекрасно осознаю ваш возраст и боюсь, что вы можете умереть. Почему столярная мастерская, тоже понятно. В этом сне ваш образ смешался с образом мистера Рейли, моего учителя по столярному делу в школе. Он был очень старым и в чем-то был для меня как отец, я заходил к нему даже после окончания школы.
– А какие чувства были у вас в этом сновидении?
– Помню смутно, но точно была паника, а также сильная гордость – за то, что помогаю вам.
– Хорошо, что вы подняли эту тему. Можете рассказать и другие сновидения, о которых раньше умалчивали?
– Что ж, неловко об этом говорить, но неделю или дней десять назад у меня было сновидение, которое застряло у меня в голове. У нас проходила встреча, мы сидели в креслах, вот как сейчас, только стен вокруг не было, и я не понимал, внутри мы или снаружи. Вы были в мрачном настроении. И вы наклонились ко мне и сказали, что вам осталось жить всего полгода. А потом… Это было в самом деле очень странно… Потом я предложил вам заключить со мной сделку: я научу вас умирать, а вы научите меня быть терапевтом. Больше ничего не помню, кроме того, что мы оба много плакали.
– Первая часть ясна: вы осознаете мой возраст и беспокоитесь, долго ли я еще проживу. Но о чем вторая часть? Что вы думаете о желании стать терапевтом?
– Не знаю, как это интерпретировать. Никогда не думал, что мог бы быть терапевтом. Мне это не под силу. Сомневаюсь, что выдержал бы постоянное столкновение с глубокими чувствами. Вами я восхищаюсь. Вы всегда были очень добры ко мне и всегда знаете, как направить меня в нужную сторону. – Чарльз потянулся за салфеткой и вытер глаза. – Мне трудно говорить. Вы так много дали мне, и вот я сижу и причиняю вам боль, пересказывая эти жуткие сны о вас. Это неправильно.
– В этом кабинете ваша задача – делиться со мной своими чувствами, и вы с ней отлично справляетесь. Разумеется, мой возраст вас беспокоит. Мы оба знаем, что мне восемьдесят один и жизнь моя подходит к концу. Вы оплакиваете Джеймса, а также вашего отца, и совершенно естественно, что вы боитесь потерять и меня. Восемьдесят один год – это много, чертовски много. Я сам поражаюсь, когда задумываюсь, сколько мне лет. Я не ощущаю себя старым и снова и снова задаюсь вопросом, как это меня угораздило. Я всегда был самым младшим – в классе, в бейсбольной команде в летнем лагере, в команде по теннису, – и вот вдруг я стал самым старшим везде, куда бы ни пришел, – в ресторане, в кинотеатре, на конференции… Никак не могу к этому привыкнуть.
Я глубоко вздохнул. Некоторое время мы сидели молча.
– Прежде чем мы двинемся дальше, Чарльз, хочу сделать еще одну проверку. Что между нами сейчас? Сколь велика дистанция?
– Дистанция сильно сократилась, но это очень непросто. У нас какой-то ненормальный разговор. Не припомню, чтобы я говорил кому-либо: «Я боюсь, как бы ты не умер». Вам должно быть очень больно это слышать, а ведь именно вам я меньше всего на свете хотел бы причинить боль.
– Но мы находимся в необычной ситуации. Здесь у нас нет, или, точнее, не должно быть никаких табу, когда речь идет о честности. И имейте в виду, что вы не сказали чего-то, о чем я и сам не задумывался бы. Важнейшая часть нашей профессиональной этики состоит в том, чтобы ни перед чем не закрывать глаза.
Чарльз кивнул. Мы снова помолчали.
– Сегодня мы молчим больше, чем когда бы то ни было, – рискнул я.
– Я целиком и полностью здесь, с вами. Вот только от нашего разговора перехватывает дыхание, – снова кивнул Чарльз.
– Хочу сказать вам еще кое-что важное. Хотите верьте, хотите – нет, но приближение конца жизни несет и положительные моменты. Несколько дней назад со мной произошло нечто странное. Было около шести вечера, я увидел свою жену в конце подъездной дорожки – она доставала письма из почтового ящика. Я направился к ней. Она обернулась и улыбнулась. И вдруг, совершенно необъяснимым образом, я увидел себя в темной комнате смотрящим фильм о своей жизни, состоящий будто из отдельных сцен, снятых любительской камерой. Я словно очутился на месте главного героя «Последней ленты Крэппа». Вы знаете эту пьесу Самюэля Беккета?
– Нет, но я слышал о ней.
– Это монолог старого человека в его день рождения, когда он прослушивает магнитофонные записи, сделанные в его прошлые дни рождения. И вот я представил нечто подобное – будто я смотрю фильм о своей жизни, склеенный из старых видеозаписей, и вижу эпизод, в котором моя жена, уже умершая, оборачивается ко мне с улыбкой и зовет к себе. Я смотрел на нее, и меня переполняла мучительная острота этого момента и какая-то невыразимая тоска. Потом вдруг все исчезло, я вернулся в настоящее и снова увидел ее перед собой, живую, сияющую своей чудесной улыбкой, теплой, как сентябрьское солнце. Радость затопила меня. Я почувствовал такую благодарность за то, что и моя жена, и я все еще живы, что бросился к ней и обнял, и мы пошли на нашу ежевечернюю прогулку.