Всё нормально
Шрифт:
Я простоял в очереди часа три или даже больше. Бананы не были расфасованы, и продавец взвешивал два кило для каждого покупателя отдельно, а это занимало много времени. Наконец стоявший передо мной мужчина средних лет в синтетических носках и сандалиях получил свои законные два килограмма, и подошла моя очередь. Вернее, могла бы подойти, поскольку продавец громко объявил: «Всё, кончились бананы!» – и скрылся в подсобке.
Сказать, что я расстроился, значит не сказать ничего. Причём больше всего меня огорчило даже не то, что мне придётся идти домой с пустыми руками. Бананы были редкостью, в очереди передо мной было много страждущих, так что я прекрасно осознавал, что рискую ничего не получить. И дело было даже не в тех
Будь я постарше я, наверное, пошёл бы домой, проклиная нашу собачью жизнь и эту страну, но мне было всего восемь лет – и я просто заревел. Мало-помалу обида и разочарование уступили в моём сердце место злости. Ну почему всё вокруг вот так? – задавался я риторическим вопросом.
Тогда я ещё толком не мог сформулировать, как именно «вот так», но с каждым днём всё более отчётливо понимал, что вот так я жить не хочу. Хотя выбора у меня, конечно, не было: куда ты денешься с подводной лодки?
В это трудно поверить, но всего тридцать лет назад все рестораны, заводы и магазины самой большой в мире страны принадлежали одному собственнику – «народу» в лице советского государства. При этом советская экономическая модель отказалась от такой морально устаревшей ерунды, как конкуренция. Вместо неё система породила фантом под названием «соцсоревнование», участники которого – заводские рабочие, шахтёры и колхозники – должны были поливать своим потом борозду за скромную получку и вручаемый время от времени нагрудный значок «Ударник социалистического труда».
Что-то дают
Для советской системы слова «прибыль», «эффективность» и «добавленная стоимость» были сугубо теоретическими понятиями. Зарабатывание денег не было целью заводов и фабрик, обратная связь с потребителями отсутствовала, а востребованность продукции покупателем мало беспокоила руководство предприятий.
Если завод «А» производил утюги, которые никто не покупал, это не значило, что их перестанут штамповать. В то же время, если завод «Б» выпускал сковородки отличного качества, которые пользовались огромным спросом, и их было днём с огнём не найти, то это совершенно не вело к тому, что предприятие произведёт хоть на одну сковородку больше, чем было изначально запланировано.
«План» – системообразующее ядро советской экономики. В случае существенного невыполнения ответственного руководителя могли снять с должности или даже исключить из партии. А это уже было серьёзно, так как грозило потерей пенсии и привилегий, в том числе доступа к дефицитным товарам и продуктам питания, а также возможности проводить отпуска в ведомственных и партийных санаториях или лечиться в спецбольницах.
Нехватка всего подряд сопровождала гражданина СССР на пути от колыбели до могилы. Слово «дефицит» было одним из главных в лексиконе советского человека. Из продуктов питания к дефицитным товарам относилось столько всего, что проще перечислить то, что дефицитом не являлось. Базовые овощи, хлеб, молоко, макароны, соль и рыбные консервы – вот, пожалуй, все продукты, на наличие которых в магазинах всегда можно было рассчитывать, со всем остальным надо было надеяться на удачу.
Вот, например, кофе – наглядный пример дефицита. В СССР существовало два вида кофе: в зёрнах и растворимый. Готовые обжаренные зёрна стоили очень дорого – двадцать рублей за килограмм. Учитывая, что среднестатистический советский гражданин получал немногим больше сотни рублей в месяц, эта сумма была ощутимой. Сырые кофейные зёрна стоили дешевле, и их было чуть проще достать, так что наша семья предпочитала их. Толя собственноручно обжаривал их небольшими партиями на сковородке, на очень медленном огне, постоянно помешивая. Квартира наполнялась жутким кофейным запахом, от которого слезились глаза, и каждый раз после завершения обжарки приходилось открывать все окна, даже если дело происходило зимой.
Более взыскательные кофеманы пользовались растворимым кофе. Естественно, у нас не было международных брендов вроде Nescafe или Maxwell – только единственная советская версия: как пыльца мелкий порошок, продававшийся в высоких металлических банках с золотистым узором в виде стилизованных кофейных зёрен с оригинальной надписью «Кофе натуральный растворимый». Разведённый кипятком, этот порошок образовывал кучу комков.
Разумеется, нельзя было просто так прийти в магазин и купить банку кофе – такое возможно было себе представить разве что в очень светлом, но отдалённом коммунистическом будущем. В семидесятые и восьмидесятые это было сокровище, которое получали в обмен на услугу, доставали благодаря особым связям или добывали через сложную систему спецзаказов. Также банка кофе считалась достойным подарком на любой праздник.
В нашем семейном хозяйстве кофеманов мама и бабушка контролировали свои персональные банки «натурального растворимого». Когда по воскресеньям мы с Алёшей выходили на кухню насладиться дозволенной порцией утреннего кофе, то я зачерпывал свою ложку порошка из бабушкиной банки, а Алёша – из маминой. И это касалось не только кофе. Бабушка и мама хранили все свои продукты в раздельных буфетах и холодильниках, как две недоверчивые соседки по коммунальной квартире. Как и многое другое, такой порядок вещей мне тоже представлялся совершенно нормальным.
Парадоксально, но в советской действительности пустые магазины магическим образом сочетались с полными закромами многих домохозяйств. Поскольку невозможно было предугадать, когда тот или иной продукт снова появится на прилавках, всё, что хотя бы гипотетически могло пригодиться, покупалось немедленно, при первой возможности и часто без особой нужды, впрок.
В нашем доме буфеты всегда ломились от разнообразных видов муки, круп и бобовых. Каждые пару лет мама с бабушкой проводили ревизию своих съестных припасов и выбрасывали, как правило, б'oльшую их часть, потому что в муке и крупах регулярно заводились жучки. Потери стратегических запасов вскоре восполнялись – по случаю закупалась очередная порция. Это был замкнутый круг.
Надо сказать, что насекомые населяли все щели и трещины советского быта. Щедро уставленный неплотно прикрытыми мусорными баками, город Ленинград был подлинным раем для мух. Как только на улице становилось тепло, дворы наполнялись низкочастотным гулом мушиных эскадрилий, которые с радостью залетали и в квартиры. Основным оружием возмездия в войне с летучими террористами служила свёрнутая газета. Истребление мух было настоящим искусством: нельзя было просто так размахивать газетой, в этом деле была важна стратегия. Толя, например, практиковал следующий метод. Он пристально следил за траекторией полёта мухи, осторожно подкрадывался к месту её приземления, терпеливо дожидаясь момента, когда муха начнёт «умываться» – потирать передние лапки. Бдительность её притуплялась, и вот тогда-то и наступал подходящий момент для атаки. Толя бил на поражение. И хотя трупы врагов немедленно ликвидировались, молчаливые свидетельства его побед в виде пятен на обоях ещё долго напоминали о кровопролитных побоищах.