Все продается и покупается
Шрифт:
– Летний, Аркадий Дмитрич, никак не позже. Сами видите, изнутри очиститься успел, как выскоблен.
Аркадий покивал быстро и коротко, сел на стул и уставился на Желудя, так и застывшего на пороге. В телевизоре, приткнувшемся на стеллаже, какие-то разнаряженные в пух и прах девицы задирали выше головы голые ноги. У Сергея Ивановича заныла поясница и зачесались ладони.
– Летний, – со вздохом повторил Аркадий. – Это надо же, летний! Так сколько же мне еще таких сюрпризов ждать, когда снег сойдет? Или повеситься до весны?
У него покраснели
– Отвеча-ать!
Аркадий вскинул над головой кулак, но не грохнул им по столу, сдержался, сцепив зубы, плавно опустил, положил рядом с черепом. Впервые видел Сергей Иванович своего руководителя в таком состоянии.
– А чего отвечать? – в высшей степени неожиданно даже для самого себя с дерзким напором ответил Сергей Иванович, и все бы получилось отлично, если б не истеричный взвизг, вырвавшийся у хозяина в конце фразы.
– А того! – Аркадий отвернулся и сплюнул прямо на пол, чего до сего момента не позволял себе никогда, ни при каких обстоятельствах. – Я вас, бичи местные, за это, – ткнул пальцем в костяной лоб, – я вас самих псам скормлю! Если еще раз... еще раз... – Он вдруг вскочил, будто подброшенный нечистой силой, схватил пятерней череп и с диким ревом жахнул его о цементный пол с такой силой, что тот разбился на куски, разлетевшиеся по комнате в разные стороны.
Встряхнув головой, Аркадий шагнул к прижавшемуся спиной и затылком к стене Сергею Ивановичу, но не тронул, прошел мимо, в гараж. Какие круглые глаза у него только что были!
– Убрать! – подал он команду уже оттуда.
Громко хлопнула дверь, ведущая во двор. Больше сдерживаться было не перед кем, и Желудь, давая себе волю, тонко завыл, сползая спиной по стене; потом сел, как свалился, обессиленный, на пол.
Во дворе взвыл мотор «уазика», с рычащим звуком заскребли по снежной корке шипованные колеса. Аркадий Дмитриевич, слава тебе, господи, уезжал отсюда и от греха подальше.
Наталья оказалась молодой, по-крестьянски крепкой женщиной с румяными щеками и серьезными до настороженности глазами. Открыв дверь, она не сразу впустила меня, а, внимательно рассмотрев, спросила неожиданно тонким голоском:
– Вы к кому? Вы что-то хотели?
– Я Татьяна Иванова. Вам Ольга звонила, просила меня принять и не удивляться моим вопросам, помните?
Но и после такого представления она какое-то время напряженно изучала мое лицо, будто сличая его по памяти с каким-то еще.
По длинному темному коридору она провела меня в большую комнату, перегороженную поперек сдвоенными шкафчиками, какие обычно ставят в заводских бытовках, и показала на стул возле высокого, самодельного стола. Я села. Она устроилась напротив и только тогда соизволила заговорить.
– Я-то думала, что Оля с вами приедет. Никогда ее подруги без нее не заявлялись.
По-моему, ничего она не поняла из сказанного Ольгой обо мне по телефону.
– Я, Наташа, взялась за розыски вашего брата, и ни
– Лариона? – в ее глазах засветилось наконец-то понимание. – Да, пропал Ларион. Вы следователь?
Я кратко объяснила ей свой статус, но он ее как-то не заинтересовал. Ну, пусть будет так. Следователь так следователь, я не возражала.
– Ольга говорила, что вы тут живете постоянно.
– Ну не здесь же! – она сделала рукой широкий жест, имея в виду бытовку. – У меня приличная квартирка рядом с оранжереей. Ларик постарался. Куда же его, черта, занесло на этот раз? Вот, действительно, нашли бы вы его, и сказать бы ему пару ласковых, чтобы пил поменьше и от дружков своих любезных подальше шарахался. А то нахамит им, а потом неделями нос здесь показать боится.
Она растягивала слова, словно пела их своим тонким голоском, а я краем глаза следила за ее руками. Суетливыми были ее руки. Они то поправляли темную, туго повязанную косынку; то быстрым движением пробегали сверху вниз по пуговицам ушитого по фигуре синего рабочего халата; то ложились на колени, чтобы через секунду опять подняться к лицу. Волновалась Наташа, не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы это заметить.
Я передернула плечами, как от озноба, и попросила:
– Не сочтите за бесцеремонность, соорудите чайку, пожалуйста. Горяченького. Что-то пробрало меня, пока сюда добиралась. – «Кофе вряд ли здесь водится», – подумалось мне.
– Ой, да конечно! – обрадовалась она. – Да что это я! И чайник вскипел недавно. Сейчас я его еще немного...
Она встала и, перегнувшись через стол, раздвинула шторы на небольшом окне, впустив в комнату предвечернее солнце. Янтарным цветом засияли морозные узоры на его стеклах.
Быстро собрав на стол, Наталья водрузила на него зеленый эмалированный чайник.
– Вам покрепче или как? – осведомилась она, берясь за большую алюминиевую кружку с заваркой. – Чай готовить меня еще в Казахстане научили. Попробуете – оцените. Даже из нашего, никуда не годного порошка можно такую прелесть сделать!
Отвратительным оказался ее чай по-казахски, хоть был и не из порошка приготовленным, а из приличного, крупнолистового сбора. Однако такого варенья я действительно нигде до сих пор не пробовала и удивилась нежному, ни на что не похожему вкусу.
– Из чего это? – спросила я ее, бесцеремонно запуская ложечку в банку, в красное, прозрачное, с полурасплывшимися дольками желе.
– Из помидоров! – ответила Наташа гордо. – Нравится?
– Очень. Ничего, что я вот так, ложками?
– Господи, да сколько угодно! А то вы сами не знаете, как приятно, когда другим нравится твоя стряпня!
Лед между нами тронулся и сошел окончательно, когда я записала для себя рецепт варенья из помидоров, продиктованный Натальей по памяти аж в трех вариантах: без прибамбасов, с апельсиновыми корками и с добавлением протертой на мелкой терке моркови. Сделала я это без тени лицемерия – варенье действительно было великолепным.