Все продается и покупается
Шрифт:
Такой вариант тоже был не маловероятен, и расстались мы с Наташей на этой вполне жизнерадостной, поднимающей настроение ноте.
Информации к размышлению теперь у меня было сколько угодно, и крутиться было можно, даже если вариант с бандитами не оправдает надежд. Ум, интуиция и гадальные кости, была я уверена, приведут меня к цели.
Вот так, с банкой помидорного варенья и бодрыми мыслями я гнала машину по хорошо утоптанной трассе к шоссе, ведущему в город. До города уже было отсюда рукой подать. Ехала и не ждала
Но тут с примыкающей дороги из-за деревьев выскочил вдруг «уазик» и на бешеной скорости повернул, едва не задев мою машину. Я ударила по тормозам, отчего машина пошла юзом, а когда остановилась, развернувшись почти поперек дороги, выключила зажигание и едва перевела дух. Все произошло настолько молниеносно, что испугалась я только в последнее мгновение. Склонила голову на рулевую баранку, боднула ее и подумала вслух:
– Вот черт, еще бы чуть-чуть!..
Снаружи под чьими-то шагами заскрипел снег и раздался знакомый голос:
– Эй, на палубе, все живы?
В окошко моей дверцы заглядывало красное от мороза лицо Аркадия Трегубова.
Глава 3
– Он скотина!
Алексашка повернулся к Желудеву всем своим грузным телом и поискал в его глазах сочувствия, но те выражали только угрюмое ожесточение. Тогда Пырьев решил попросить поддержки:
– Ну и скотина же он, Серега, да? Нельзя же так с людьми обращаться!
– Можно! – убежденно кивнул Желудь. – А с такими, как мы, даже нужно.
– Почему?
– Потому что гадим не в кустах, а посреди дороги, на виду у всех проходимцев.
– То есть дураки потому что? – уточнил Алексашка.
– А то хер?.. – в знак согласия позволил себе Сергей Иванович непечатное выражение.
Не в его манере было так выражаться, но для подкрепления смысла сказанного, как известно, лучше мата ничего еще не придумано.
– Дураки непроходимые, если допускаем такое. Это, Алексаша, означает искать неприятностей на свои головы.
– Ты как-то странно выражаешься, – удивился Пырьев, привыкший к иному словосочетанию того же смысла. Хотя какая разница. Что ж теперь делать?
Желудев решил, что пауза должна прийтись кстати, и промолчал, скребя ногтями щетину на подбородке.
«Что делать? – думал он, криво ухмыляясь одной стороной лица. – Хорошо, если Трегубов просто предупредит нас, здешних, и оставит все как есть, без последствий. Ведь даже и выгнать-то никого нельзя: все слишком много знают. И хоть все являются участниками, вернее, соучастниками, а значит, ответственны во всем одинаково, где гарантии, что не проговорится кто, ну хотя бы тот же Алексашка, по пьяной, скажем, лавочке? Тогда всему и всем придет конец. А у меня надежда появилась со здешних доходов комнатку купить. Досадно, ей-богу!»
И тут другая
«Я вас, бичи местные, за это самих псам скормлю!»
«И скормит! – расценил сказанное Сергей Иванович со всей определенностью. – Это для него выход, и еще какой! Стихарь и выполнит, у того вообще сердца нет».
– Ты чего оскалился-то? – спросил Алексашка.
– Что?
– Вот и я про то же. Спрашиваю, что делать будем?
– Молиться! – ответил Желудь, поднимаясь с места.
У Пырьева отвисла челюсть от такого ответа.
Голодные псы в подвале теперь выли уже слаженным хором. Время кормежки наступило и уже прошло, а они с Алексашкой все еще здесь валандались, переливая из пустого в порожнее, занимаясь поисками ответов на страшные вопросы.
– Алексашенька! – ласково произнес Сергей Иванович, возвышаясь над оставшимся сидеть на топчане сослуживцем. – Помнишь, мы с тобой договаривались, что я живу здесь и освобождаю тебя от ночных дежурств, а ты за это ведаешь кормежкой и закапываешь остатки? Где ты их закапываешь?
– В лесочке, Сергей Иванович! – ответил тот с готовностью. – В лесочке! Вот тебе святой крест, все так и делал!
– Откуда в таком случае появился череп со следами зубов на затылке? А? Алексаша! – Желудь угрожающе надвинулся на него. – Не надо мне ничего объяснять. И вообще говорить ничего не надо. Давай молиться, чтобы пронесло беду мимо, и делать дело. Припомни-ка хорошенько, не валяются ли в округе где-нибудь еще такие сюрпризы, и, пока не поздно, пока их не нашли какие-нибудь мальчишки...
– Клянусь, Сергей Иванович! – Пырьев тряхнул отвисшими щеками и седой шевелюрой и, выпятив жирную грудь, широко, истово перекрестился.
– Ладно! – махнул рукой Желудь и отвернулся. – Пора кормить наших подопечных. Слышишь, как заливаются?
– Пойду! – Алексашка с готовностью встал и засобирался.
– Чем сегодня кормить-то будешь? Мясом? – проверил вопросом Желудь Алексашкину память.
– Жратвой! – ответил тот, разведя руками, мол, как можно!..
– Какой?
– Свежей, Сергей Иванович. Ну что ты, в самом деле!
– Много осталось?
– Верх, – Пырьев провел рукой по животу.
– Ну давай, – с усталым вздохом согласился Сергей Иванович.
Алексашка с проворностью виноватого метнулся к выходу.
– Постой! – окликнул его Сергей Иванович. – Пойдем вместе. Поскольку из доверия ты у меня вышел, я все проверю сам.
Приятно было говорить Алексашке такое в глаза и не слышать в ответ его обычной отповеди.
Они прошли к лестнице и спустились вниз, в подвал. Собаки через стену почуяли приближение долгожданных кормильцев и подняли такой скулеж, что хоть уши затыкай.