Всё становится на места

Бонс Олли

— Туда нельзя! — пищат они. — Там старый Гук собирает хворост!

— А там мои мама и папа щиплют мох!

— А туда мог кто-то пойти за водой!

— А там пчёлы! Злющие, страшные!

— Значит, Дырявая тропа! Идём по Дырявой тропе!

И они ныряют в сплетение стволов, исчезая в почти неразличимом проходе. Мы с немалым трудом пробираемся за ними. Путь, выбранный малышами, сложно назвать тропой — дорогу то и дело преграждают ветви и сучья, в одежду вцепляется колючий кустарник. Пробираясь боком в особо тесном месте, я слышу треск рвущейся ткани.

— Теперь я понял, почему тропа зовётся Дырявой, — сообщает Гилберт и тыкает меня пальцем в спину. Кажется, в том месте у меня теперь не хватает части рубашки.

— А вот был бы ты нормальным колдуном, — заявляю я, — и сделал бы тропу удобной, да ещё и рубашку мою починил бы.

— Это и ты можешь сделать, — отвечает мой друг. — Всего-то и нужны руки и немного времени.

— И всё же я не понимаю, зачем так усложнять себе жизнь, если у тебя есть дар...

— Пришли! Пришли! — перекрикивают меня дети. Я делаю последнее усилие и выбираюсь из древесных тисков.

Мы стоим на открытом месте. Здесь возвышается средних размеров гора, каменные корни которой начинаются у самых наших ног. И всё-таки я не понимаю, что в ней такого тайного и замечательного.

— Сюда! Сюда! — галдят малыши.

Вслед за ними мы идём вокруг горы и вскоре оказываемся у тёмного провала. Крутой спуск уходит в глубину, теряясь во мраке.

— Жалко, что мы не взяли фонарик, — вздыхает один из мальчишек.

— Не страшно, — говорит второй. — Найдите мне пучок травы, у меня вот камешки.

Тут же рвётся большой пук сухой травы, который дети скручивают жгутом. Малыш клыкастый достаёт из кармана два небольших предмета — похоже, это камень и кусочек металла — и стучит ими друг о друга, высекая искру. Миг, и трава пылает.

— Смотрите, смотрите! — волнуются дети, подталкивая нас к краю провала.

Горящий пучок травы летит туда, освещая стены, и мы видим, как они вспыхивают синими искрами. Цвет такой красивый и глубокий, какой бывает у неба на закате незадолго до наступления темноты. К сожалению, трава быстро гаснет, и мы вновь видим только черноту.

— Видели? Видели? — скачут маленькие клыкастые. — Красиво?

— Очень красиво, — соглашаемся мы.

— Это любимое место Теодора, — сообщают нам малыши. — Он говорит, у него дома такие камни считаются редкими и ценными.

— А ещё, — важно говорит маленькая Дора, — такого цвета глаза у девушки, которую он любит. Но это секрет, его нельзя говорить никому.

— Это очень красиво — синие глаза! Красиво, красиво! — скачут дети.

— А такие бывают разве? — сомневается один из малышей.

— Не бывают, — важно отвечает ему второй.

— Глупенькие, посмотрите, у Гилберта такие глаза! — указывает Дора когтистым пальчиком. Беднягу Гилберта тут же облепляют малыши, они без стеснения карабкаются по нему, так что ему приходится присесть, чтобы всем было лучше видно.

— Руками не трогать, — предупреждает он, останавливая самых любознательных.

— Красиво! Красиво! — шепчут малыши. — Надо показать его Теодору, когда Теодор придёт!

— А у Сильвера какие глаза? — оборачивается кто-то и ко мне.

— Серенькие, обычные.

— Как пыль!

— Как у нас!

— А у Гилберта ещё желтенькие точки в глазах! Я хочу такие глаза, как у Гилберта!

— И я, и я!

— Нет, я первее захотел, ты не можешь тоже этого хотеть!

— А вот и могу!

Я отхожу немного в сторону от этой шумной компании. Да что они понимают в красоте? Как пыль, скажут тоже. Если бы они хоть раз в своей бедной деревушке увидели серебро, тогда, конечно, нашли бы лучшее сравнение.

— А не пора ли нам возвращаться? — прерывает мои размышления голос Гилберта.

Я гляжу на него и понимаю, где найти серебро.

— Вот посмотрите, дети, — указываю я на ухо Гилберта. — Видите вот это колечко с камешком? Оно из серебра, это такой драгоценный металл. Вот такого цвета мои глаза, а вовсе не какой-то там пыли.

— Ух ты! — кричат дети. — Тогда и у нас глаза как серебра! А что это за зелёненький камушек?

— Серебро, — поправляет Гилберт. — Зелёный — это изумруд. А то, что у вас в пещере, похоже на сапфиры. Правда, в камнях я разбираюсь плохо и не уверен, что это именно они. Их тоже используют для украшений — делают серьги, кольца на пальцы или вешают на шею.

— И мы хотим изумруд! И мы хотим серебра! — галдят малыши и тянут лапки к Гилберту. Он прикрывает уши прядями волос и недовольно глядит на меня.

— А я хочу, — тянет меня за рукав ещё один рыжий кроха, — взять в пещере камушек для Теодора. Чтобы он носил его с собой и всегда мог на него смотреть и радоваться.

— Это добрый поступок, — хвалю его я. — Ты умница, что думаешь не о себе, а о другом человеке, и хочешь его порадовать. Но добыть камень нелегко. Видишь, какие там крутые стены? Спуститься можно только на верёвке, а ещё нужны какие-то инструменты, чтобы отбить осколок. Вот вырастешь, станешь сильным, и тогда без труда достанешь камень. Или можешь попросить взрослых, чтобы они тебе помогли.

— Не-е, я сам хочу, — говорит малыш и утирает нос.

Затем, к счастью, все соглашаются, что нам пора домой, и обратный путь проходит без происшествий. На пороге дома нас встречает Ика, которая притворно хмурится и суровым голосом отправляет всех вымыть руки.

— Я вот что хотел сказать, — задерживает меня Гилберт, чтобы мы немного отстали от остальных. — Ты пока не упоминай Марлина, хорошо?

— Хорошо, — соглашаюсь я, — но почему?

— Да мы утром собирали ягоды, и дёрнул меня кто-то за язык рассказать о колдуне, который присматривает за Теодором. Брадан так разъярился, что был готов прямо сейчас отправиться в Город, найти этого колдуна и поколотить. А ты ведь понимаешь, ничем хорошим бы это не кончилось — наш приятель не только не помог бы Теодору, но и сам бы угодил в беду. Мы едва его успокоили, и думаю, о Городе сейчас лучше не упоминать, хотя бы не при Брадане. Если верить местным, Теодор довольно часто их навещает, вот дождёмся и поговорим с ним обо всём. Выслушаем и его сторону этой истории. Может, всё вовсе и не так плохо выглядит, как нам показалось.