Все ураганы в лицо
Шрифт:
Но генерал Брусилов прорвал. За три дня русская армия проникла в глубь обороны «голубых» более чем на тридцать километров, и вот теперь она подошла чуть ли не к Карпатам.
У Фрунзе появился интерес к личности Брусилова. Кто он? В то время как немцы под Верденом, а союзники на реке Сомма так и не продвинулись ни на шаг, плохо обеспеченные русские войска совершили тактическое чудо: вышли на стратегический простор. Ум жесткий и предусмотрительный сковал противника на всем фронте и внезапным коротким ударом смял, отбросил его, навязал ему свою волю. То был прорыв на нескольких направлениях фронта —
Но как и предполагал Фрунзе, все кончилось ничем. Верховное командование не обеспечило Брусилова резервами, вмешалось в ход операции и своими противоречивыми приказами поставило наступающую армию в роль буриданова осла. Командующий Восьмой армией так и не понял, куда ему следует наступать — на Ковель или на Львов. Можно представить себе глухое отчаяние Брусилова. Все его планы, все его успехи были сведены на нет. Еще одно усилие — и Австрия запросила бы мира. Но резервы так и не были подброшены.
Декабрь завьюжил с первых дней. Пора было возвращаться в Минск. Фрунзе чувствовал себя окрепшим, отдохнувшим. Оказывается, самое главное — дать отдых нервам. Беспокоило одно: по военному времени трудно было найти подводу до станции Кораблино.
— Не нашли сегодня, найдем завтра, — успокаивала Анна Андреевна.
Утром, во время завтрака, в дом ввалился урядник. Урядник как все урядники: усатый, краснорожий, с острыми, ощупывающими все и всех глазками. Деловито расстегнул ремни, снял полушубок. Поздоровался.
Анна Андреевна сидела за столом ни жива, ни мертва, бросала тревожные взгляды на Фрунзе. А он продолжал невозмутимо студить чай на блюдце.
— Милости просим к столу, — пригласила мать Анны.
Урядник перекрестился на икону и сел.
— А у вас в гостях незнакомое лицо, — сказал он бесцеремонно.
— Дальний родственник, батюшка. На поправку здоровья приезжал. А теперь вот — снова на фронт. Ждет подводу.
— Ну это другое дело. А то я вот по всему уезду дезертиров и укрывающихся ловлю. Вижу: у Додоновых незнакомое лицо, думаю, проверить надо. Уж не дезертир ли? Хе-хе-хе.
Фрунзе поставил блюдце, с ненавистью взглянул на урядника, порылся в кармане и положил на стол документы. Урядник догадался, что допустил бестактность.
— А вы не серчайте, молодой человек. Все вы, фронтовые, ух как злющие. Я ведь по службе. Насчет подводы не извольте беспокоиться. Да ее и искать далеко не нужно. Вам, как понимаю, на станцию. Мне тоже до Кораблино. В розвальнях всем места хватит. И вам, и провожающим. Тулупчики с собой возьмите.
Фрунзе поразмыслил. Вроде без подвоха. Анна Андреевна вынула из буфета рюмку, графин с водкой, налила уряднику. Выжрав графин водки, урядник стал пунцовым, повеселел.
— И э-э-эх, прокачу с ветерком! Мой саврасый, поди, застоялся…
Анна Андреевна сообщала сестре Марии: «За все время нашего пребывания было одно нарушение нашего покоя — к нам заехал урядник».
Из Минска Фрунзе дал телеграмму в Читу Софье Алексеевне: «Выезжай».
Она, не раздумывая, бросила работу в Переселенческом управлении и приехала. Он бежал по перрону. Мимо — стекла вагонов экспресса. Она стоит с чемоданами на ступеньках. Знакомые темные
Потом она устраивает елку. Вынимает из чемодана сахарный пряник. Он уже оббился, по лицу краснощекого Деда Мороза — ломаная ниточка трещины в сахаре. Серебряные звезды.
— Все как у людей, — говорит она с усталой и ласковой улыбкой.
За синеватыми узорами стекол — сыпучие сугробы. Она сидит, накинув на плечи меховую накидку. В нетопленом Минске сейчас холодней, чем в Чите. И все-таки никогда обоим еще не было так уютно, как сейчас. Он думает о семейном счастье. Все как у людей…
— Не хочу учиться, хочу жениться! — говорит он шутливо. — Завтра же… Такого счастья еще не было никогда в моей жизни.
Ему казалось, что жандармы, потеряв его след, угомонились. Но приходит посыльный от Любимова. Записка:
«Немедленно переходи на нелегальное. Здесь оформим как отпуск. Есть предписание Эверта и полицмейстера о твоем аресте. Софью Алексеевну на время устроим в отделение Земского союза в Лунинец. Не теряй ни минуты».
Он протянул ей записку. Она побледнела.
— Встретимся в Лунинце. Иди, Миша, а то я умру от страха за тебя…
— Короткое же наше счастье… Гоняют, как соленого зайца. До каких пор?..
Он-то сразу догадался, кто его выдал. И тут случайность сыграла свою роль. Сегодня утром в Комитете земского союза в хозяйственный отдел зашел некто прапорщик Романов. Он говорил с Любимовым о каких-то армейских хозяйственных неурядицах, а сам искоса поглядывал на Фрунзе. Фрунзе-то его сразу узнал. Они ведь были знакомы еще по Шуе. Романов тогда не носил погон, он находился на тайной службе у полиции. Рабочие относились к нему с подозрением, не сомневаясь, что он провокатор. Это был тот самый агент, который в 1907 году сообщил уряднику Перлову о том, что Арсений объявился и выступает на митинге рабочих завода Толчевского. Утром Романов притворился, что не узнал Фрунзе. Но конечно же узнал. И сразу побежал к полицмейстеру. Полицмейстер связался с Гирсом, а тот — с командующим Западным фронтом.
Все происходило именно так. Получив предписание Эверта, минский полицмейстер заготовил приказ об аресте Михайлова Михаила Александровича.
— Взять его и доставить ко мне! Это большевистский агитатор Фрунзе, бежавший из Сибири…
НАЧАЛЬНИК МИЛИЦИИ — ЭТО БОЛЬШЕ, ЧЕМ ГУБЕРНАТОР
Когда утром у подъезда особняка раздался шум автомобиля, минский губернатор Гирс не придал этому значения. Лежа на диване, он читал газету и прихлебывал из чашки кофе — его обычный завтрак. Сегодня ему почему-то вдруг невероятно захотелось гречневой каши. Простой гречневой каши без всяких приправ. Он уже хотел позвать повара, но раздумал. В конце концов нужно беречь фигуру. Из большого зеркала на Гирса глядел обрюзгший человек средних лет.