Все впереди
Шрифт:
— Но это слабое утешение, — пробормотала я. — Тем не менее это лучше, чем сознавать, что они разгуливают на свободе.
— И снова могут кого-нибудь убить, — добавила Диана.
29
— Мне в среду надо ехать в Париж, — сказала Диана. — Почему бы тебе завтра не поехать со мной в Лондон? И мы бы вместе съездили в Париж. Я думаю, тебе от этого станет лучше, Мэл.
Воскресным утром мы сидели в библиотеке и читали газеты. По правде говоря, это она читала, я просто их просматривала.
Подняв
— Я так не думаю. Я все еще чувствую себя слегка ослабленной после гриппа.
Диана посмотрела на меня долгим взглядом, а затем сказала:
— Ерунда, Мэл, тебе намного лучше, и всю последнюю неделю тебе было лучше. Твоя проблема в твоей душевной апатии.
Пораженная ее резким, категоричным тоном, а также и ее словами, я слегка отпрянула, затем сказала:
— Может быть, вы правы.
— Я уверена, что я права, — ответила она и отложила газету. Наклонившись вперед, снова внимательно на меня взглянув, она продолжала: — Мэл, ты не можешь так продолжать.
Я в ответ спокойно посмотрела на нее, но ничего не сказала.
— Что ты собираешься делать? Сидеть на диване в этой библиотеке весь остаток своей жизни? Так ты планируешь?
— Я ничего не планирую, — сказала я.
— Но у тебя есть выбор. На самом деле, у тебя три возможности. Ты можешь сидеть без конца вот так, как теперь, а жизнь будет проходить мимо тебя. Ты можешь покончить с собой; я знаю, ты обдумывала это не один раз, если судить по тому, что ты мне рассказывала. Или ты можешь собраться с духом, собрать себя по кусочкам и начать прямо сейчас.
— Что начать? — промямлила я. — Я просто не… не знаю… что делать… что делать с самой собой, — начала я нерешительно, не видя ничего, кроме единственного выхода.
Диана сидела и изучающе смотрела на меня: глаза ее были полны любовью, на лице, как всегда, было написано сочувствие. В ее голосе звучала доброта, когда она нежно пробормотала:
— Я слишком хорошо понимаю, что ты потеряла тех, кого любила всем сердцем, тех, кто был драгоценным и дорогим для тебя. Но как бы ни было это тяжело, ты должна начать снова. Это твой единственный выбор, Мэл, дорогая. Поверь мне, это так, Господь знает, тебе уже больше нечего терять, ты уже все потеряла, но у тебя еще все впереди.
— У меня?
— Да. Это твоя жизнь, прежде всего, новая жизнь. Ты должна попытаться, дорогая, не только для себя, но и для меня.
Я вздохнула и отвернулась, почувствовав, как слезы подступили к моим глазам.
— Я не смогу, — прошептала я, борясь со слезами, болью и горем. — Меня тянет вниз. Мое горе невыносимо, Диана.
— Я знаю, я знаю. Я тоже страдаю… — Диана не смогла закончить фразу. Ее голос оборвался, и она села рядом со мной на диван. Взяв мою руку, она крепко ее сжала и сказала наконец: — Эндрю не захотел бы видеть тебя такой, Мэл. Он всегда говорил, что ты самая сильная женщина, которых он когда-либо встречал, не такая, как я.
— Я не могу жить без него, не хочу жить без него и близнецов.
— Тебе придется, — сказала Диана тихим, внезапно ставшим суровым голосом. — Тебе надо перестать себя жалеть, и немедленно. Ты думаешь, что ты единственная женщина, которая потеряла своих любимых? Потеряла семью? А как же я? Я потеряла сына, моего единственного ребенка, и моих внуков, а раньше я потеряла мужа, когда я была еще молодой женщиной. А как же твоя мама? Она также, как и мы, горюет и страдает.
Глубоко вздохнув, она добавила:
— А как же миллионы других людей в мире, которым пришлось пережить потерю своих семей? Ты только подумай о людях, переживших массовое уничтожение евреев фашистами, — тех, кто потерял мужей, и жен, и детей и матерей, и отцов в лагерях смерти, — чтобы понять, что мы не одни. Потеря близких — это составная часть жизни, как ни грустно это говорить. Это ужасно, с этим трудно примириться…
Диана не могла продолжать. Ее захватили чувства, и она начала плакать, но через некоторое время она сказала сквозь слезы:
— Не проходит дня, чтобы я о нем не думала, не думала о моем Эндрю, и о моих Лиссе и Джейми. И мое сердце непрерывно болит. Но я знаю, что я не могу сдаваться, не должна. И поэтому я стараюсь взять себя в руки, стараюсь изо всех сил. Мэл, послушай меня. Ты не можешь выбросить свою жизнь. Ты должна попытаться держаться, как я пытаюсь.
Слезы стекали струйками по ее щекам, и она беспомощно смотрела на меня. Я обняла ее, прижала к себе и заплакала вместе с ней.
Ее слова попали в цель, они затронули в моей душе какие-то струны, и я с некоторым удивлением поняла, как плохо я себя вела: я думала лишь о себе.
— Я была такой эгоистичной, Диана, — наконец произнесла я. — Очень эгоистичной. Вы правы: я думала лишь о своих чувствах, о своей потере, своей боли, а не о ваших и маминых.
— Я не хотела, чтобы это прозвучало так грубо, дорогая, — промолвила она, освобождаясь из моих объятий. Она выпрямилась на диване и вытерла щеки. — Я только попыталась помочь тебе… увидеть вещи в более ярком свете.
Несколько минут я молчала, затем взглянула на Диану и тихо спросила:
— Что вы имели в виду, когда сказали, что у меня еще все впереди?
— Я уже сказала тебе: прежде всего, твоя жизнь. Но это также означает твое здоровье, твое благосостояние, твое душевное равновесие. Тебе только тридцать три года, Мэл, ты еще так молода, и я просто не могу позволить тебе вести растительный образ жизни, превратиться в пустое место и сидеть, ничего не делая, только скобя и жалея себя. Тебе необходимо испытывать скорбь, да, но мы должны преодолеть наше горе. Я не могу, не должна позволить тебе отказаться от твоего будущего.
— У меня есть будущее, Диана?