Всегда начеку
Шрифт:
— Ты, Степка, поумнел, знаешь, что к чему.
— Поумнел, говоришь? А что из этого выйдет, ответь мне? Нас же по пальцам пересчитать можно! Кого поймали, кого убили, кто струсил, поганая шкура, убежал. А новые? Сам знаешь, дерево без дождя высыхает...
— Дурень! Какого еще дождя тебе надобно? Бабы горилку гонят, в кооперации хватает, денег у тебя в достатке.
В кустах кто-то закашлял, послышались шаги. Степан выхватил маузер, потом снова сунул его за пазуху.
— Не бойсь, отец, это Васька Нещадим... Ты чего, кто позволил?
— Дело есть. Гурко...
— Все знаю! — Степан шагнул к Нещадиму. —
— Надо и в комсомоле своих людей иметь, — хмуро буркнул Василий.
— Врешь! — вызверился Степан. — Увидишь, как эти «свои люди» нас к стенке поставят!..
...Нет, рассуждал дьякон, возвращаясь теперь из лесу, нельзя больше Степке в лесу быть. Кольцо сжимается, все труднее ему становится. Потому и просил он за любую цену добыть ему документы на другую фамилию. Надежные документы, не липовые. Выехать надо подальше, пока не обложили, как волка. Притаиться, делать свое дело незаметненько, ждать часа. А он настанет! Ох, господи, приблизь этот час! Не только бы Степана благословил, сам бы собственными руками давил эту голь, что хозяевами себя считают, а в первую очередь большевиков да комсомольцев. Степка, видишь, за границу хочет податься. Дулю ему, а не заграницу! А кто здесь будет святое дело вершить, если все туда убегут? Нет, ты здесь себя покажи, а придут освободители, ты их встретишь, как хозяин! Потому и наказал Степану, чтобы он с хлопцами напоследок в Городище разгулялся, «поговорил» по душам с большевистскими верховодами, да так, чтоб навеки запомнили этот «разговор». А потом — в новые места. Документы он сыну добудет, дело нехитрое, церковные архивы под рукой...
Опасался отец дьякон нечаянной встречи с односельчанами, а не избежал. Уже к дому подходил, встретил Гурка Осовитного. Злобно взглянул на него, когда тот насмешливо сказал:
— Сынка ходил проведать, отец дьякон? Передал бы ему, чтобы кончал лютовать, а то ведь терпение наше кончится, свернем голову бандиту!
Знал Феофилат, что песенка Осовитного уже спета, не сегодня-завтра его Степановы хлопцы прикончат, и не мог удержаться от искушения пригрозить Гурко, чтобы перед смертью помучился от страха.
— За своей головой смотри, Гурко, она у тебя слабо держится, вот-вот упадет! Тогда, может быть, поймешь, что Степан не бандит, а политический противник твоих Советов. Он за идею борется, готов за нее пострадать, терновый венок мученика принять.
— И ради такой идеи он нас, крестьян, грабит и убивает?
— Тьфу, прости меня, господи! Такие, как ты, продали Украину москалям-большевикам, и за это постигнет вас кара! Аминь!
И он торопливо зашагал к своему дому.
Через два дня Гурко был зверски убит бандитами...
...Степан Блажевский был озабочен сложившейся обстановкой. Ему было известно, что Орлов с товарищами бывают в ближайших селениях, о чем-то допытываются. Раньше Степан не стал бы долго раздумывать, налетел бы ночью, пожег все, перестрелял. Но теперь надо быть осторожным. Верные люди доложили, что Орлов поднял крестьян, вооружил активистов. Так просто не сунешься. Да, жизнь меняется. В магазинах полным-полно всяких товаров, хозяин лавки Гостродуб уже просил потрясти кооперацию, чтобы люди
Разослав своих приближенных по селам на разведку, Блажевский неторопливо двинулся к укромному месту, куда через несколько дней должны были собраться все бандиты.
5
Орлов сидел в сельсовете и разговаривал с Пантелеем Одерием. Он очень устал за эти дни, но был в общем-то доволен тем, что удалось сделать. Главное — крестьяне уже не стоят в стороне, они избавляются от страха перед Блажевский, начинают помогать. О коммунистах и комсомольцах и говорить нечего, те так и рвутся в бой. Но пока еще рано, еще не все ясно. А надо действовать наверняка, чтобы ни один бандит не ушел.
Пришли двое.
— Товарищ Орлов, это мой брат, Блажевского первый помощник...
Братья были очень похожи. Оба коренастые, кряжистые.
Павел вышел из-за стола, внимательно посмотрел на Ивана, перевел взгляд на Василия.
— Нещадим?
— Да.
— Вот ты какой! Никогда бы не подумал, что на такие зверства способен. Осовитного ты убил?
— Степан, — глухо ответил Нещадим. — Я тоже при этом был.
— Странно, что пришел. Судить ведь будем по всей строгости. За все.
— Знаю. Сам бы не пришел. Иван посоветовал. Говорит: измена подлости — не измена, изменить можно лишь добру. Надоело мне все это. Как собака бездомная. Для чего? Давно понял — лишние мы. Да кровь на руках, от Степана не уйдешь. А теперь он меня не достанет, в тюрьме стены крепкие. Только отправьте туда поскорее, как допрашивать кончите.
— А мы тебя пока не собираемся туда сажать.
— Тогда ничего не скажу!
— Слушай, дурья твоя башка, — Орлов склонился к Василию. — Ежели мы тебя посадим, Блажевский сразу поймет, в чем дело, уйдет, затаится. А этого допустить нельзя. Поэтому ты останешься на свободе, чтобы помочь нам, уяснил? Смотри, игра опасная. Степан тебе не простит, коли что заподозрит. Выбирай сам, как тебе лучше. Но и о народе, о людях подумай. Ты будешь в тюрьме за крепкими стенами отсиживаться, а люди — страдать, да?
Василий долго молчал.
— Ладно, начальник, — выдохнул он наконец, — твоя правда. Сыграет Васька Нещадим свою последнюю роль. А потом — пусть его на свалку, раз заслужил!
— Насчет свалки ты брось! Судить, ясное дело, будем, но помощь твою учтем, послабление за нее сделаем. Ну, значит, так...
И Орлов, понизив голос, начал излагать свой план.
6
Кружились снежинки, белым ковром устилали дорогу, присыпали тропки. Падали на потные лица, таяли и капельками повисали на усах. Не близкая дорога предстояла мужикам, притомились. Уже за полдень недалеко от леса показалось село. Чуть ближе — за дубовыми воротами, на отшибе от села, в стороне от пытливых взглядов — приземистый дом. Хозяин, видно, не из бедных. Крыша крыта железом, во дворе большие сараи, амбары, рига.