Всегда солдат
Шрифт:
– Приоделся, гад!
– нарочито громко сказал Виктор Клементьев.
Быков молчал и быстро, не глядя на пленных, выдавал хлеб. Руки его дрожали, на щеках выступили красные пятна.
– Не потерял еще совесть?
– спросил Виктор, когда мы поравнялись со столом, за которым стоял Быков.
– Убить тебя мало, сволочь такую!
– Товарищи, - шепнул Быков, - я потом…
– Това-арищи?!
– саркастически протянул Клементьев.
– Не для тебя это слово!
– Он рванул из рук Быкова буханку и быстро, видимо боясь самого себя, отошел от стола.
Гнев душил и меня. Но я сдержался и спокойно сказал: [55]
– Как же так, Быков? Выходит, прав был Виноградов… За лишний кусок продался!
– Потом. Потом все объясню. А пока иди.
Через час Быков действительно нашел меня и отвел в сторону.
– Чего тебе?
– грубо спросил я.
– Выкладывай быстро, в чем дело? Сам понимаешь, не тоже мне на виду у всех балакать с полицейским.
– Ну и полицейский! Ну и что!
– вызывающе выпалил Быков.
– А что, прикажешь с голоду подыхать? Я, что ли… - он оборвал фразу на полуслове и умолк.
– Договаривай, раз уж начал.
– Пойми, Серафим. Ведь безвыходное положение у нас. Думаешь мне легко? Не за кусок хлеба я продался. И вообще не продавался.
Я чувствовал, что Быков на ходу выдумывает себе оправдание, но не мог предугадать, куда он повернет, и выжидательно молчал.
– Какой я полицейский! Только так, форма!
– Ты ближе к делу.
– В общем, я задумал бежать. Но хочу наверняка, потому и согласился на это.
– Михаил кивнул на повязку полицейского, прикрепленную к рукаву гимнастерки.
– Нам разрешают свободно выходить в город.
– И ты уже выходил?
– Да, - ответил Быков и тут же осекся, сообразив, что попал впросак.
– Так почему не сбежал? Может, опять хотел наверняка?… Перед этим тебе требовался свободный выход из лагеря. Теперь - запас продуктов на всю дорогу. А потом персональная машина понадобится?
– Не смейся…
– И на думаю! Смеются над смешным. А твой поступок - самая натуральная подлость. Сегодня - в полицейских, а завтра дадут тебе оружие и пошлют на фронт. Вот чем это пахнет! Командир, старший лейтенант! Но еще не поздно…
Быков вздрогнул, насторожился. Мне показалось, что он ждет совета, помощи, и я уже мягче сказал:
– Не один ты, Миша, в таком положении. Ну, оступился, не выдержал… Так ведь на ошибках учатся. Скинь эту гадость, - я ткнул пальцем в его повязку на рукаве, - и возвращайся к нам. До Николаева [56] шестьдесят километров. Где-нибудь подвернется случай, сбежим!
– Подумаю, - вяло ответил Быков, не сообразив, что этим выдал себя с головой.
Я круто повернулся и зашагал прочь. Человеку предлагают побег, свободу, возвращение в армию! А он - подумаю… Точно речь идет о торговой сделке.
– Постой, Серафим!
– крикнул Быков.
Я ускорил шаг. Он догнал меня, загородил дорогу.
– На вот, - и стал совать буханку хлеба.
Я оттолкнул Быкова и негромко, вложив в слово всю ненависть, которая накопилась за мучительные месяцы плена, произнес:
– Уйди!
– Ну и черт с вами со всеми!
Быков размахнулся и швырнул на землю буханку. К ней тотчас бросилось несколько пленных. Я оттолкнул хлеб ногой и злобно посмотрел на людей. Наверное мой вид не предвещал ничего хорошего. Пленные остановились.
– Если твоя, - произнес кто-то, - бери. Мы думали…
– Нет, не моя! Вот этого, - я показал на стоявшего поодаль Быкова.
– Подачка от предателя. Кто желает?
Лагерники потупились.
– Тогда совсем другое дело, - услышал я.
– Дави эту пакость, чтобы не смущала людей.
Я наступил на хлеб. Буханка сплющилась. Я поддел ее ногой и швырнул в сторону Быкова. Рассыпаясь в воздухе, грязные куски плюхнулись у самых его ног. В глазах пленных мелькнул голодный, жадный блеск, но никто не тронулся с места.
В этот момент раздалась команда, и мы, выстроившись по четыре в ряд, покинули сборный пункт.
Впереди была чужбина, был плен без проблеска надежды на побег.
«Нет!
– сказал себе я.
– Бежать надо до того, как прибудем в Николаев. Лучше пуля в спину, но только здесь, на своей земле».
Растянувшись почти на полтора километра, наша колонна начала марш к Николаеву. До полудня было [57] еще далеко, но жара уже давала себя знать. На небе ни облачка. Сухой, обжигающий ветер осыпал нас горячей пылью.
Мы внимательно присматривались к румынским конвоирам. Их было немного на пять тысяч человек. В хвосте колонны шли двое. Один напомнил мне гестаповца Карла. Маленького роста, кривоногий, с длинными жилистыми руками и низким угреватым лбом, он очень походил на гориллу. Я подумал, что и характер у него наверное, под стать облику. И не ошибся.
Где- то на десятом километре пути из колонны выбежал пленный. Расстегивая на ходу ремень, он направился к кювету. Намерения его были ясны. По этому поводу кто-то даже пошутил, раздался дружный смех. И в тот же миг сухо и коротко протрещала автоматная очередь. Несчастный вскинул голову, изогнулся и медленно повалился.
Пленного убил гориллоподобный конвоир. Его напарник осуждающе покачал головой и что-то произнес. В ответ последовала брань. Это я понял по интонации.
– Этот гад не промахнется, - отметил Вязанкин.
Через тридцать километров объявили привал. Колонна свернула в сторону, расположилась на отдых. От жары меня разморило, и я заснул. Незадолго до этого нам повстречался в степи одиноко стоявший ангар. Он напомнил недалекое прошлое. Должно быть, поэтому мне приснился аэроклубовский подмосковный аэродром.