Всего один поцелуй
Шрифт:
– Ничего страшного, – тихо сказала она, впервые обнимая мужа по собственной инициативе. – Все обойдется. Обещаю. Так всегда бывает. Пусть не сразу, но она свыкнется с мыслью о твоей женитьбе. Я постараюсь…
Он не дал ей договорить:
– Что я натворил? Прости меня. Я вечно все порчу. Я должен был предвидеть, чем это обернется для тебя, но думал только о себе. Джорджиана, я всегда был эгоистом. Мне просто хотелось заполучить тебя. Ведь ты моя маленькая Джорджи, мой друг, моя душа, моя любовь. Поверь, я смогу защитить тебя и загладить
– Тсс… – успела прошептать она, пока он наклонялся к ее губам.
Пары бренди помогли ей немного успокоиться, притупив переживания. Удивительное дело – общие неприятности подтолкнули ее к Энтони гораздо быстрее, чем все его маневры откровенно романтического свойства.
Он смущенно отстранился и, растирая свое левое плечо, вновь забормотал извинения. Она поднесла к губам его ладонь и нежно поцеловала. Затем погладила длинные светлые волосы, отливавшие золотом в отблесках свечей.
– Не надо, Тони. Не надо просить прощения. Я рада, что мы поженились, и знаю, что ты любишь меня.
В его глазах отразилась непонятная тревога.
– И ты любишь меня, правда? Наконец-то… любишь меня. – Он убрал локон, упавший ей на глаза. – Страстно? Горячо? Хотя бы преданно?
У нее на миг перехватило горло.
– Я люблю тебя целую вечность. – Она замялась и через силу улыбнулась: – С того дня, когда ты подарил мне Ахиллеса.
Он рассмеялся:
– Боже, я и забыл. У него на спине был узор, похожий на карту Пруссии, да?
– По правде говоря, узор гораздо больше напоминал Италию, – поправила она с мягкой улыбкой.
– С моей стороны было невероятно великодушно отдать тебе этого лягушонка.
Она облегченно вздохнула. Слава Богу, Энтони воспрянул духом и стал прежним. Джорджиана чувствовала себя безмерно одинокой и беззащитной в те минуты, когда он терзался сомнениями.
– Безусловно, – ответила она, старательно придавая своему голосу шутливый оттенок. – Уверяю тебя, я и сейчас не променяла бы то скользкое создание на это нелепое кольцо.
На его губах мелькнула усмешка.
– Я знал, рано или поздно мы вернемся к драгоценностям. И тут уж подготовился, как следует. Ни у кого не повернется язык сказать, что Фортескью не умеет осчастливить свою жену. Хм… жена. Хорошее слово. Оно очень идет тебе. Не меньше, чем пойдет вот это.
Не сводя глаз с лица Джорджианы, он медленно извлек из кармана длинную нитку жемчуга.
– О, Тони, не надо. Ну, то есть не то чтобы совсем не надо, – улыбнулась она, – но, право же, для одного дня это явно многовато.
– Тсс… жемчуга сослужат хорошую службу. Ты вопьешься в них зубами, когда я займусь с тобой любовью, – сообщил он и без проволочек приступил к делу, для начала защекотав ее до того, что она упала на кровать, задыхаясь от смеха.
Игриво сжимая ее запястья одной рукой, Энтони как-то умудрился полностью раздеться и раздеть Джорджиану, одновременно целуя ее самым немилосердным образом. Последним событием, доступным ее пониманию, стал отдаленный грохот массивной парадной двери. Очевидно, то был прощальный залп взбешенной маркизы, и казалось, даже стены Пенроуза вздрогнули от обиды. А быть может, от облегчения.
Путаясь в тяжелых покрывалах, Энтони энергично демонстрировал, чем любовь отличается от дружбы. Но его поведение явно не укладывалось в общепринятые рамки. Во всяком случае, оно ни в малейшей степени не вписывалось в картину, которую в грубоватых крестьянских выражениях нарисовала мать Джорджианы. Бог с ними, с поцелуями, раз уж без них никак не обойтись. Но раздеваться донага? Какой ужасный стыд. Незамысловатые патриархальные нравы Корнуолла не предполагали ничего подобного. Муж должен просто задрать ночные сорочки – свою и ее – и совокупиться с женой. В первый раз ей будет больно. А потом…
– Что творится у тебя в голове? – Оторвав губы от ее соска, он поднял подернутые странной болезненной поволокой глаза и, перемежая слова поцелуями, продолжил: – Если до сих пор я не услышал от тебя ни единого одобрительного вздоха, страшно подумать о том, что мне придется выслушать позже. Постарайся расслабиться. Теперь ты моя, и я намерен напоминать тебе об этом каждую ночь.
Джорджиану охватило смятение. Хватит ли у нее сил безропотно подвергаться такому испытанию каждую ночь до конца жизни? Преодолевая неловкость, она заставила себя прикоснуться к его светлым вьющимся на концах волосам. Может быть, все как-нибудь уладится? В конце концов, у него милое родное лицо. Вот только глаза, янтарные глаза, почти такие же, как у… Она решительно отогнала прочь неуместные мысли.
Ей показалось, что Энтони вдруг словно состарился и выглядит никак не на свои двадцать восемь лет. Его лицо побледнело, на лбу выступила испарина. Впрочем, возможно, злую шутку с его внешностью сыграло скудное, тусклое освещение.
– Джорджиана, я всегда любил тебя. С тобой я чувствовал себя счастливым. Ты одна понимала меня. Ну, еще Куинн. Он тоже понимал. Однако полагаю, несколько по-иному. – Он скривил губы: – Куинн видел меня насквозь – как никто другой.
Она убрала руку с его волос и с силой прижала ладонь к кровати. О Боже! Как заставить его замолчать? Невыносимо слышать имя, которое олицетворяет все ее несбывшиеся мечты.
– Довольно! – Он оглядел ее с ног до головы и вздохнул: – Я хочу целовать тебя. Всю и везде. Ах, я эгоистичное животное? Положим. Но ты знала об этом, когда соглашалась выйти за меня замуж.
Он лукаво улыбнулся и провел пальцами по изгибам ее фигуры до самого колена. Его взгляд неотступно следовал за рукой.
Джорджиана оцепенела.
– Ты обещал не смотреть на мои ноги.
Он взглянул ей в глаза:
– Но я не давал обещания не прикасаться к ним.
– Пожалуйста, Энтони, – тихо взмолилась она, желая забыть о своем уродстве хотя бы на один сегодняшний вечер.