Вселенная «Мастера и Маргариты». Книга 1
Шрифт:
Продолжается массовое закрытие церквей и монастырей. Многие из них уничтожаются или приспосабливаются под клубы, кинотеатры, музеи (часто – антирелигиозные), библиотеки, склады зерна, сена, утильсырья и пр., колонии для беспризорных…
Это прекрасно показывает и Борис Соколов, аргументируя свои выводы о времени действия романа. Он справедливо замечает:
«В М. и М. отразилась и антирелигиозная кампания, развёрнутая в советских газетах на Страстную неделю 1929 г. Например, в "Вечерней Москве" 29 апреля была помещена статья М. Шеина "Маскарад. Классовый враг под флагом религии". В булгаковском романе упоминается похожая по названию статья "Враг под крылом редактора", направленная против романа Мастера о Понтии Пилате и принадлежащая перу критика Аримана, чья фамилия (или псевдоним) заставляет вспомнить носителя злого начала в зороастрийской религии.
…В том же номере газеты в статье Э. Гарда "Зарисовки с натуры в бывшем божьем особняке" рассказывалось о том, как в здании церкви разместилась выставка Наркомздрава. Это вызвало недоумение у старушек, по привычке зашедших в храм, где "на стенах, вместо постных святых, – картины и музейные экспонаты на боевую тему: – Как быть всегда здоровым"…».
А вот эпизод из первой тетради черновиков романа, написанных Булгаковым в 1928-1929 годах. Буфетчик Варьете после встречи с компанией Воланда на «нехорошей квартире» в ужасе устремляется в православный храм:
«Буфетчик ввалился в двери, перекрестился жадно, носом потянул воздух и убедился, что в храме пахнет не ладаном, а почему-то нафталином. Ринувшись к трём свечечкам. Разглядел физиономию отца Ивана.
– Отец Иван, – задыхаясь, буркнул буфетчик, – в срочном порядке… об избавлении от нечистой силы…
Отец Иван, как будто ждал этого приглашения,… стукнул подсвечником по аналою…
– Шуба императора Александра Третьего, – нараспев начал отец Иван, ненадёванная, основная цена 100 рублей!
– С пятаком – раз, с пятаком – два, с пятаком – три! – отозвался сладкий хор кастратов с клироса из тьмы.
– Ты что ж это, оглашённый поп, во храме делаешь? – суконным голосом спросил буфетчик.
– Как что? – удивился отец Иван.
– Я тебя прошу молебен, а ты…
– Молебен… Кхе… На тебе… – ответил отец Иван. – Хватился! Да ты откуда прилетел? Аль ослеп? Храм закрыт, аукционная камера здесь!
И тут увидел буфетчик, что ни одного лика святого нет в храме. Вместо них, куда ни кинь взор, висели картины самого светского содержания».
Согласитесь, перекличка явная. Нет никакого сомнения, что Михаил Афанасьевич читал и эту, и подобные ей публикации. Однако то, что столь выигрышная сцена с буфетчиком в храме не вошла в окончательный текст, говорит о многом. Факт этот косвенно подсказывает, почему Булгаков намеренно сохранил атмосферу воинствующего богоборчества и перенёс её в более позднюю обстановку 30-х годов. Писатель сознательно был вынужден отказаться от обыгрывания реального события, слишком привязанного к 1929-му году (как он отказался и от других точных привязок, например, с Кантом и Соловками и т.д.). Само же противостояние религиозного самосознания и бунтующего богоборчества Михаил Афанасьевич сохранил. Но для этого Булгакову необходимо было отступить от исторической точности.
ДЕЛО В ТОМ, ЧТО УЖЕ СО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ 30-х ГОДОВ официальные власти резко изменили своё отношение к религии. Изменение это отметил в 1936 году Лев Троцкий, который с негодованием писал из-за границы в статье «Преданная революция»:
«Ныне штурм небес… приостановлен… По отношению к религии устанавливается постепенно режим иронического нейтралитета. Но это только первый этап…»
Приостановку (а фактически – остановку) «штурма небес» следует рассматривать в общем контексте возрождения российской государственности и свёртывания оголтелого революционного интернационализма. Поворот был и впрямь резкий. Так, «Малая советская энциклопедия» 1930 – 1932 годов ещё безоглядно поносила величайших исторических деятелей России, оценивая их с точки зрения «классовой теории». Об Александре Невском, например, в томе первом сказано:
«…Оказал ценные услуги новгородскому торговому капиталу… подавлял волнения русского населения, протестовавшего против тяжёлой дани татарам. «Мирная» политика Александра была оценена ладившей с ханом русской церковью: после смерти Александра она объявила его святым».
В энциклопедии сообщается также, что ополчение «мясника» Минина и князя Пожарского «покончило с крестьянской революцией», а Пётр I «соединял огромную волю с крайней психической неуравновешенностью, жестокостью, запойным пьянством и безудержным развратом». Досталось и другим самодержцам и их «сатрапам».
А с 1934 года обо всех этих деятелях официальная пропаганда вдруг начинает говорить с восторгом. На экраны страны выходят апофеозные фильмы «Пётр Первый» (1937), «Александр Невский» (1938), «Минин и Пожарский» (1939), «Суворов» (1940) и т.д. Возвращается из мест лишения свободы большинство виднейших историков, в 1929-1930 годах брошенных туда в 1929-1930 годах по обвинению в «монархическом заговоре» и прочей ерунде; многие из них удостаиваются самых высоких почестей и наград.
Причин такого резкого поворота несколько. Одна из главных заключается в том, что для укрепления идеологии культа личности, для создания тоталитарного общества необходимо было укреплять идеи государственности. В России с такой идеей были неразрывно связаны понятия соборности, культурного, исторического и духовного единства народа. И власть должна была это использовать в своих целях. Очень ярко выразил это сам Сталин в своей речи 7 ноября 1937 года на обеде у Ворошилова. Иосиф Виссарионович ясно дал понять, что рассматривает свою политику как продолжение имперской политики русских царей. Как записано в дневнике одного из присутствовавших, «великий вождь» заявил:
«Русские цари сделали одно хорошее дело – сколотили огромное государство, до Камчатки. Мы получили в наследство это государство… Поэтому каждый… кто стремится к отделению от него отдельной части и национальности, он враг, заклятый враг государства, народов СССР. И мы будем уничтожать каждого такого врага, был бы он и старым большевиком, мы будем уничтожать весь его род, его семью».
В этом смысле старая большевистская гвардия с её ненавистью к царскому режиму и его истории, с проповедью оголтелого интернационализма и разрушения государственности Сталина никак не удовлетворяла. Здесь, помимо всего прочего, следует искать и корни политических репрессий второй половины 30-х годов. Очень метко заметил по этому поводу Лев Копелев в своих воспоминаниях «И сотворил себе кумира»: