Вселенная против Алекса Вудса
Шрифт:
Элли запустила пальцы в волосы и принялась взад-вперед расхаживать по салону — ни дать ни взять тигрица в клетке. Время от времени она останавливалась, трясла головой и выдавала очередное ругательство. Пару раз мне казалось, что она готова влепить мне еще одну затрещину. В конце концов она опустилась на пол рядом со мной, привалившись спиной к стойке.
— Значит, так. Прямо сейчас ты звонишь матери, — заявила она.
— Нет.
— Тогда я позвоню!
— И ты не будешь.
Она протянула мне письмо.
— Вудс, это бред. У меня просто нет слов.
— Это не бред, — возразил я. — Поверь мне, мы знаем, что делаем.
— Ничего ты не знаешь! Ты даже не представляешь, что вы затеяли!
Я сосчитал до пяти, повернулся и посмотрел ей в глаза. Точнее, в глаз, не скрытый за челкой.
— Элли, послушай меня. Я делаю то, что считаю правильным. Ты меня не переубедишь. Никто не переубедит. Я несколько месяцев обдумывал ситуацию. И решение я принял сам. Никто на меня не давил.
— Ты понимаешь, что собираешься вляпаться в дерьмо?
— Возможно. Но это не имеет значения. Я поступаю правильно.
Элли закатила глаза.
— Господи, Вудс, да откуда ты знаешь, что правильно, а что нет? Ни один человек этого не знает.
Я сделал несколько глубоких вдохов. Сомнений не осталось. Последние Элли выбила из меня своей пощечиной.
— Элли, — начал я, — если я так уверен в себе, то на это есть причины. Вариантов всего два. Согласно первому, мистер Питерсон умрет через пять дней мирно и безболезненно. Согласно второму, его смерти будут предшествовать долгие недели мук. Прикованный к постели, он будет страдать от невыносимой боли и не сможет даже сказать, до чего ему худо. К тому времени ему будет трудно и глазами двигать. Мистер Питерсон — не сумасшедший. И я тоже в своем уме. Мы выбрали наилучший путь. Ты можешь со мной не соглашаться, но я же не прошу тебя нам помогать. Просто не мешай. Пожалуйста, Элли. Прошу тебя как друга.
Я знал, что этот аргумент не может не подействовать, но, договорив, с изумлением увидел, что Элли плачет. Она отвернулась от меня и, уткнувшись носом в рукав, громко всхлипывала. Я растерялся, не представляя, что делать. Хотел погладить ее по голове, но, поскольку от плача она у нее тряслась, вышло неуклюже — я только взъерошил ей волосы, словно трепал по холке собаку или лошадь. Поэтому я просто приобнял ее за плечи. Она прижалась ко мне и через несколько минут успокоилась, продолжая только изредка подшмыгивать носом.
— Вудс, ну что мне с тобой делать? Ты же реально, блин, какой-то святой.
И тут она повернулась и поцеловала меня. В губы. Я был в таком шоке, что не ответил на поцелуй. Честно говоря, я не знал, как это делается. Нетрудно догадаться, что у меня с этими делами совсем туго. Но вот что меня удивило. Я не почувствовал от поцелуя Элли ни малейшей неловкости. И она — я почему-то это знал — тоже не почувствовала. Потом она положила голову мне на плечо, будто ничего особенного не случилось. Мы долго так сидели. Губы у меня горели. Левую щеку жгло как после укуса осы. Я опомнился, лишь когда Элли взяла меня за руку, в которой я все еще сжимал письмо.
— Долго сочинял шедевр? — спросила Элли.
— Шесть с половиной часов, — признался я.
— И ты серьезно собрался сообщить обо всем матери таким способом?
— А как еще мне ей сообщить?
— Черт, ты хоть понимаешь, в какое положение поставил меня?
— Я не хотел.
— Понимаю.
Немного подумав, я предложил:
— А может, тебе завтра утром изобразить, что ты страшно удивлена?
— А может, тебе рассказать ей правду?
— Так там все правда. Я же ее не обманываю.
— Не валяй дурака, — фыркнула Элли. — Ты понимаешь, о чем я.
Несколько долгих секунд я разглядывал полку с четырехдюймовыми хрустальными шарами в глубине комнаты.
— Ладно, мне пора, — сказал я наконец. — Надо успеть в больницу, пока не…
— Ничего мне больше не рассказывай, — перебила Элли. — Меньше врать придется.
Она высвободилась из-под моей руки, вытерла глаза и стала поправлять волосы. Я встал, запечатал письмо и положил его слева от кассы.
— Может, хоть позвонишь ей завтра? — спросила Элли, когда я развернулся к выходу. — От тебя что, убудет?
Я промолчал. Элли уперла руки в боки.
— Ей, между прочим, надо знать, что с тобой все в порядке.
— Давай я лучше тебе позвоню? А ты…
— Вот еще, нашел посредника! Можешь мне позвонить — но только после того, как поговоришь с ней.
Я прикусил губу. В ближайшие дни мне понадобится ясность ума и полное самообладание, а разговор с матерью не будет способствовать ни тому, ни другому.
— Ну? — произнесла Элли.
— Мне правда пора, — сказал я.
Если бы Элли все еще держала в руке сапог, то наверняка запустила бы им в меня. А так она просто развернулась и пошла к себе. Молча. Я не стал ее останавливать. Времени не было. Да и смысла.
На улице успело похолодать. Когда я садился в машину, единственной частью тела, которая была еще теплой, оставалась моя левая щека.
Спустя полчаса — как раз с получасовым опозданием — я припарковался на стоянке для инвалидов в двадцати метрах от входа в Йовильскую больницу. Тот факт, что вечером (но не днем!) машину можно поставить так близко к подъезду, стал ключевым в нашем выборе времени побега. Больница к этому часу пустеет. Никто не слоняется по коридорам, не надо подолгу ждать лифта. Дежурные врачи, конечно, работают, но их не так много. Если повезет, можно вообще ни с кем не столкнуться. Медсестер и санитарок мы не так боялись — авторитет у них не тот, чтобы всеми вокруг командовать.
Разумеется, трудности оставались. Передвигаясь по безлюдному коридору, невозможно незамеченными проскользнуть мимо поста дежурной сестры. Но мы с мистером Питерсоном пришли к выводу, что идеального варианта не существует и каждый сопряжен с риском. По крайней мере если придется бежать — в буквальном смысле слова, — то вечером меньше шансов в кого-нибудь врезаться. Мы решили, что отправимся сразу после 21:45, когда медсестры начинают развозить по палатам вечерние лекарства и выключают свет. У нас одна из них должна была появиться со своей тележкой примерно в 21:48. Мы встретим ее наготове — мистер Питерсон уже будет сидеть в кресле-каталке. Как только сестра уйдет в соседнюю палату, я вывезу его в коридор — якобы в туалет. До возвращения сестры на пост у нас будет десять минут.