Вселенский неудачник
Шрифт:
Созвездия в иллюминаторе основательно сместились. Это означало, что моя ракета продолжает полет к таинственной Одиссее. Я заглянул в справочник в надежде найти ответ, что мне понадобилось на этой планете, но, к моему крайнему удивлению, мира с таким названием в перечне не обнаружил. Более того, из справочника я почерпнул, что метагалактика Альфа-3 созвездия Жертвенника никогда прежде не исследовалась земными кораблями и лишь триста двадцать лет назад пролетавший где-то в соседнем секторе автоматический зонд послал на базу снимок, на основании которого Альфа-3 была признана бесперспективной.
«Ну и
Когда я вновь открыл глаза, было уже восьмое число. Созвездие Жертвенника отчетливо различалось в иллюминаторе. «Вот будет смешно, когда никакой планеты там не окажется», – подумал я, но менять курс звездолета не стал: у меня попросту не хватило на это времени. Обуреваемый диким голодом, я бросился к молекуляризатору и заглатывал суп до тех пор, пока приступ буйного веселья и последовавший за ним сон не сразили меня в начале третьей тарелки.
В дальнейшем я просыпался девятого, одиннадцатого, тринадцатого и четырнадцатого числа. Интервал между пробуждениями сокращался – это означало, что действие алкоголя постепенно ослабевает. Наконец пятнадцатого утром я очнулся окончательно, не ощущая никаких позывов ни к хохоту, ни к сну.
Пошатываясь на ослабевших ногах, я подошел к иллюминатору и увидел, что большую его половину занимает крупная планета с замшевыми полосками лесов, желтым бархатом пустынь и темно-синим, словно из плотной бумаги вырезанным океаном, значительную часть которого закрывали тяжелые тучи, похожие на большие куски грязноватой ваты.
Я ошарашенно зажмурился и затряс головой, не понимая, каким образом я ухитрился дать Мозгу координаты планеты, которой не было в справочнике. Может быть, о недавно открытом мире мне рассказал кто-то из гостей на вечеринке? За эту спасительную мысль я ухватился как за соломинку. Хорошенько напрягшись, я даже припомнил какого-то тощего типа, сидевшего рядом со мной за столом и жевавшего с такой жадностью, что у него за ушами что-то похрустывало.
Отыскав объяснение, я почувствовал значительное облегчение и стал готовиться к приземлению. Но сначала, снизившись настолько, чтобы тучи не закрывали обзор, я направил на планету телескоп. В его объективе поочередно появлялись то горы, поросшие на кручах красноватыми соснами, то зеленеющие луга, которые ласково, как волосы любимой, ворошил ветер, то леса, окаймленные изгибами полноводных, казавшихся неподвижными рек, то озера – такие чистые и прозрачные, что сверху я мог разглядеть рельеф их дна.
Развернув ракету соплами вниз, я повел «Блин» на снижение и без всяких осложнений опустился
На ночь я устроился на пригорке невдалеке от ракеты. Мне показалась привлекательной мысль переночевать на свежем воздухе после долгого перелета. Я закрыл глаза и постепенно, убаюканный шелестом ветра и запахом душистой пыльцы, уснул.
Сон был тревожным. Будто я лежу на мелководье, по телу катятся прохладные волны, погружая меня в гипнотическое состояние и заставляя пролистывать страницы жизни с момента рождения. Потом стало казаться, что корни растений, осторожно высунувшись из земли, пробираются в каждую клетку моего тела. Я беспокойно ворочался, пытался проснуться, но немедленно оказывался в следующем сне. То мне виделось, что я в школе и мучительно вспоминаю, как вычислить площадь круга, то представлялось, что я у зеркала выдавливаю прыщ на лбу, то появлялась темноволосая девица, имя которой я когда-то помнил, а теперь забыл, смотрела на меня и громко хохотала... Воспоминания помимо воли проносились одно за другим, и все это время меня не оставляло ощущение, что кто-то еще просматривает их с большим интересом.
Наконец я очнулся и рывком сел, с тревогой озираясь. Лучи восходящего светила отблескивали на борту ракеты, и то, что корабль на месте, меня успокоило. Внезапно я услышал какой-то подозрительный звук, оглянулся, и мне почудилось, что почва проваливается под ногами. Я увидел, как по лугу бродят какие-то сутуловатые типы, абсолютно нагие, если не считать кое-как сплетенных набедренных повязок. Решив, что это местные жители, я попытался нырнуть в траву. Однако сделать это достаточно быстро не удалось. Один из аборигенов подошел и, присев на корточки, испытующе на меня уставился. Его небритая физиономия с мешками под глазами смутно кого-то напомнила.
Изобразив улыбку, я показал этому типу пустые ладони, демонстрируя мирные намерения. В ответ абориген постучал себя пальцем по лбу и сказал на чистейшем русском языке:
– Ты что, больной? Своих не узнаешь? Ах да, я забыл, что мы все спросонья малость туповаты!
– Кто это «мы»? – подозрительно спросил я.
– Мы, Титы Лукичи. Разве ты еще не понял, что ты – это я?
– В каком смысле?
Абориген расхохотался – его смех показался мне отвратительным! – и показал пальцем на свое лицо.
– Да посмотри на рот, на глаза, на руки! Они тебе никого не напоминают?
– Ну да, – протянул я. – Кажется, мы знакомы.
– Ну и болван! Когда в последний раз в зеркало смотрелся? Ах да, мы же его в реактор выбросили, когда топливная камера забарахлила.
– Это я его выбросил, а ты тут ни при чем, – заупрямился я.
– Как это ни при чем? Видишь шрам у меня на подбородке – это мы в детстве упали с качелей. А эту родинку на щеке? Помнишь, сколько с ней было возни во время бритья? А криво растущий передний зуб? А седая прядь у уха – это после того, как нас напугала собака.