Всемирная история без комплексов и стереотипов. Том 1
Шрифт:
«Благородный муж думает о Пути, не думает о еде. Когда пашут — за этим страх голода. Когда учатся — за этим стремленье к жалованью. Благородный муж печалится о Пути, не печалится о бедности».
«Благородный муж, привязанный к домашнему очагу, не достоин называться таковым».
Конфуций отнюдь не был противником земных радостей или элементарного благополучия, но с нескрываемым презрением относился к людям, которые ставили это благополучие во главу угла, превращали его из необходимого средства в заветную цель, в смысл жизни, которая в этом случае становилась бессмысленной…
КСТАТИ:
«Ученый,
Конфуций
Он утверждал, что человек, вооруженный знаниями, неизмеримо выше любого, кто вооружен мечом или золотом. Нет нужды ломать голову по поводу того, отчего Конфуция так не любили местные князья, в большинстве своем крайне невежественные и считавшие это качество достоинством, а не недостатком.
Конфуций не раз подчеркивал, что люди, обладающие врожденными знаниями, стоят выше всех. За ними следуют те, кто приобрел знания благодаря настоящему учению. Ступенью ниже стоят те, которые приступают к учению, встретившись с трудностями и решив их преодолеть. А вот те, которые, встретившись с трудностями, не учатся, на совершенно законных основаниях стоят ниже всех.
Неучи должны знать свое место. Истинно так.
КСТАТИ:
Воссевший на китайский престол в 221 г. до н.э. император Цинь Шихуанди в первые же дни своего правления ознаменовал приказом сжечь все книги, кроме руководств по сельскому хозяйству, и закопать живьем в землю всех Учителей-конфуцианцев. Комментарии, думается, ни к чему.
Человек, по Конфуцию, — мера всех вещей, творец и разрушитель, зритель и действующее лицо, кнут и пряник.
«Человек расширяет Путь, а не Путь расширяет человека».
Ну, как такое снести какому-нибудь Цинь Шихуанди, Мао Цзедуну или Сталину, которые считали людей всего лишь винтиками своих машин?
Знаменитый, и, пожалуй, первый китайский историк Сыма Цянь, живший во II — начале I века до н.э., в своих «Исторических записках» упоминает как о знаменательном событии о якобы имевшей место встрече Конфуция с легендарным мудрецом, которого звали Лао-цзы.
О чем говорили они, никто не знает. Известно лишь то, что мудрый старец выразил свое особое уважение Конфуцию тем, что в конце встречи проводил его не материальными знаками внимания, как это принято у торгашей и политиков (что в принципе одно и то же), а добрым словом, которое способны по-настоящему оценить лишь истинно благородные люди.
Имя Лао-цзы окружено множеством легенд.
Во-первых, оно является прозвищем. Подлинное имя мудреца — Ли Эр. Родился он в 579 году, умер в 499 году до н.э. А «Лао-цзы» означает «учитель Лао», или «учитель Старец». Его звали Старцем, потому что мать вынашивала его в чреве якобы 81 год, и, едва родившись, новорожденный был уже седым.
Лао-цзы служил (как говорят) архивариусом при дворе царства Чжоу. Он был сторонником жизненной позиции, называемой у-вэй, что означает «ничегонеделание». То есть пассивная созерцательность, прямо противоположная позиции Конфуция, сторонника активного созидания, рационального переустройства общества.
Лао-цзы оставил после себя учение о Дао. Это слово традиционно переводят как «путь». По восточной традиции
Дао — это и Бог, и Природа, и нечто всеобъемлющее, которому гнет названия.
«Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное Дао, — утверждает Лао-цзы. — Имя, которое может быть названо, не есть настоящее имя. Безымянное есть начало неба и земли».
Русский философ Владимир Соловьев в конце XIX века назовет Лао-цзы «величайшим из метафизиков желтой расы».
Этот загадочный человек вдруг решил покинуть общество, уйти куда глаза глядят. Он взгромоздился на буйвола и поехал… Стало художественной традицией изображать большеголового старца верхом на буйволе, который уезжает куда-то в сторону густеющего тумана. Сохранилось и бесчисленное количество статуэток подобного содержания (без тумана, разумеется).
По легенде, Лао-цзы отправился за солнцем — на запад. Начальник пограничной заставы попросил его оставить хоть что-нибудь для своей родины (м-да, это не современные таможенники), хоть что-нибудь. И Лао-цзы оставил ему рукопись в 5000 иероглифов — свою поэму, которую История знает под названием «Дао-дэ-цзин». Оставил — и больше никогда и никто его не видел…
А поэма осталась.
«Дао пусто, но действуя, оно кажется неисчерпаемым. О, глубочайшее! Оно кажется праотцом всех вещей… Я не знаю, чье оно порождение. Оно предшествует предку явлений.
Дао — корень неба и земли. Дао — мать всех вещей. Дао лежит в основе мира.
Дао постоянно пребывает в бездействии, но нет ничего, чего бы оно ни делало.
Не выходя со двора, мудрец познает мир. Не выглядывая из окна, он видит естественное Дао. Чем дальше он идет, тем меньше познает. Поэтому мудрый человек не ходит, но познает… Он, не действуя, творит. Бытие и небытие порождают друг друга…»
Лао-цзы считал, что свобода человека от всего земного, суетного, уклонение человека от всякой деятельности, его отстраненность, его созерцательный мистицизм являются самыми необходимыми условиями того состояния, которое носит весьма условное название — «счастье».
Нечего и говорить о том, что Лао-цзы никогда не был симпатичен властям предержащим. Разумеется, они никогда не понимали подлинную суть учения Великого Старца, но всегда чувствовали его отношение к ним…
КСТАТИ:
«Там, где мудрецы имеют власть, подданные не замечают их существования. Там, где властвуют великие мудрецы, народ бывает привязан к ним и хвалит их. Там, где властвуют еще меньшие мудрецы, народ боится их, а где еще меньшие, совсем ничтожные, народ их презирает».
Лао-цзы
Проблемы взаимоотношений властителей и мудрецов нашли свое отражение в наследии философа Мо-цзы (Мо Ди), в определенной степени последователя Конфуция.
Взгляды этого незаурядного человека и ученого, жившего в V веке до н.э. (480—400 гг.) изложены в книге, носящей его имя и составленной его учениками.
Мо-цзы определил три условия успешного государственного правления:
1. Если мудрых не наделять высокими чинами, то народ не будет их уважать.
2. Если мудрым выдавать мизерное жалованье, народ не поверит в полезность их действий.