Всемирная история в 24 томах. Т.6. Римский период
Шрифт:
Но чем доступнее была для Германика возможность захвата верховной власти, тем ревностнее он действовал в пользу Тиберия. Он привел к присяге на верность Тиберию секванов и соседствующие с ними племена белгов. Затем, узнав о возмущении легионов, он поспешно направился к ним и они вышли из лагеря ему навстречу, потупив глаза, как бы в раскаянии. После того, как, пройдя вал, он оказался внутри укрепления, начались раздаваться разноголосые жалобы и некоторые из воинов, схватив его руку, как бы для поцелуя, всовывали в свой рот его пальцы, чтобы он убедился, что у них не осталось зубов; другие показывали ему свои обезображенные старостью руки и ноги. Он приказал собравшейся вокруг него сходке, казавшейся беспорядочным скопищем, разойтись по манипулам — так они лучше услышат его ответ — и выставить перед строем знамена, чтобы хоть этим обозначились когорты; они нехотя повиновались. Начав с прославления Августа, он перешел к победам и триумфам Тиберия, в особенности восхваляя те из них,
Но когда он заговорил о поднятом ими бунте, спрашивая, где выдержка, где безупречность былой дисциплины, куда они дели своих центурионов, все они обнажают тела, укоризненно показывая ему рубцы от ран, следы плетей... Были и такие, что требовали раздачи денег, завещанных божественных Августом; при этом они высказывали Германику наилучшие пожелания и изъявляли готовность поддержать его, если он захочет достигнуть верховной власти. Тут Германик, как бы запятнанный соучастием в преступлении, стремительно соскочил с трибунала. Ему не дали уйти, преградили дорогу, угрожая оружием, если он не вернется на прежнее место, но он, воскликнув, что скорее умрет, чем нарушит долг верности, обнажил меч, висевший у него на бедре и, занеся его над своей грудью, готов был поразить ее, если бы находившиеся рядом не удержали силой его руку. Однако кучка участников сборища, толпившаяся в отдалении, а также некоторые, подошедшие ближе, принялись — трудно поверить! — всячески побуждать все же пронзить себя, а воин по имени Казузидий протянул ему свой обнаженный меч, говоря, что он острее. Эта выходка показалась чудовищной и вконец непристойной даже тем, кто был охвачен яростью и безумием. Воспользовавшись мгновенным замешательством, приближенные Цезаря увлекли его с собой в палатку.
Там они принялись обсуждать, как справиться с мятежом... Положение представлялось тем более угрожающим, что враги знали о восстании в римском войске и было очевидно, что они не преминут вторгнуться, если берег Рейна будет оставлен римлянами; а двинуть против уходящих легионов вспомогательные войска и союзников — значило положить начало междоусобной войне. Пагубна строгость, а снисходительность — преступление; уступить во всем воинам, или ни в чем им не уступать — одинаково опасно для государства. Итак, взвесив все эти соображения, они порешили составить письмо от имени принцепса; в нем говорилось, что отслужившие по двадцати лет подлежат увольнению, отслужившим по шестнадцать лет дается отставка с оставлением в рядах вексиллариев, причем они освобождаются от каких-либо обязанностей, кроме одной, отражать врага; то, что было завещано Августом, чего они домогались, выплачивается в двойном размере.
Воины поняли, что эти уступки сделаны с расчетом на время и потребовали немедленного осуществления обещаний. Трибуны тут же провели увольнение; что касается денежных выдач, то их отложили до возвращения в зимние лагеря. Однако воины пятого и двадцать первого легионов, отказались покинуть лагерь, пока им тут же на месте не выдали денег, собранных из того, что приближенными Цезаря и им самим предназначалось для дорожных расходов. Первый и двадцатый легионы легат Цецина отвел в город убиев; их походный порядок был постыден на вид, так как денежные ящики, похищенные у полководца, они везли посреди значков и орлов. Отправившись к Верхнему войску, Германик тот час же по прибытии привел к присяге на верность Тиберию второй, тринадцатый и шестнадцатый легионы; воины четырнадцатого легиона проявили некоторое колебание, хоть они и не предъявляли никаких требований...
В эти тревожные дни все приближенные порицали Германика: почему он не отправляется к Верхнему войску, в котором нашел бы повиновение и помощь против мятежников? Он совершил слишком много ошибок, предоставив увольнение ветеранам, выплатив деньги, проявив чрезмерную снисходительность. Пусть он не дорожит своей жизнью, но почему малолетнего сына, почему беременную жену держит он при себе среди беснующихся и озверевших насильников? Пусть он хотя бы их вернет деду и государству. Он долго не мог убедить жену, которая говорила, что она внучка божественного Августа и не отступает перед опасностями, но наконец он со слезами, прижавшись к ее лону и обнимая их общего сына, добился ее согласия удалиться из лагеря. Выступало горестное шествие женщин, среди них беглянкою жена полководца, несущая на руках малолетнего сына и окруженная рыдающими женщинами приближенных...
При виде этого в воинах просыпается стыд и жалость, вспоминают о ее отце, ее дяде Августе; ее свекор — Друз; сама она, мать многих детей, славится целомудрием; и сын у нее родился в лагере, вскормлен в палатках легионов, получил воинское прозвище Калигулы, потому что, стремясь привязать к нему простых воинов, его часто обували в солдатские сапожки («калигулы» — авт.)... некоторые устремляются за Агриппиной, большинство возвратилось к Германику, а он, все еще исполненный скорбью и гневом, обращается к окружавшим его со следующими словами:
«Жена и сын мне не дороже отца и государства, но его защитит собственное
Зачем в первый день этих сборищ вы, непредусмотрительные друзья, вырвали из моих рук железо, которым я готовился пронзить себе грудь?! Добрее и доброжелательнее был тот, кто предлагал мне свой меч... И вы также, у которых, как я вижу, уже меняются и выражение лиц и настроения, если вы и вправду хотите вернуть делегатов сенату, императору — повиновение, а мне — супругу и сына, удалитесь от заразы и уймите мятежников; это будет залогом раскаяния, это будет доказательством верности».
Те, изъявляя покорность и признавая, что упреки Германика справедливы, принимаются умолять его покарать виновных, простить заблуждавшихся и повести их на врага...
Так были улажены эти дела, но не меньшую угрозу составляло упорство пятого и двадцать первого легиона, зимовавших у шестидесятого милиария, в месте, носящем название Старые лагеря. Они первыми подняли возмущение; наиболее свирепые злодеяния были совершены их руками; возмездие, постигшее товарищей по оружию, их нисколько не устрашило и, не проявляя раскаяний, они все еще были возбуждены и не желали смириться. Итак, Цезарь снаряжает легионы, флот союзников, чтобы отправить их вниз по Рейну, решившись начать военные действия, если мятежники откажутся повиноваться».
А в Риме тем временем начались волнения, люди были недовольны тем, что Тиберий отсиживается за стенами города. Они считали, что двое молодых людей — Германик в Германии, а Друз — а Паннонии, не смогут остановить мятежи, так как не обладают для этого достаточным авторитетом. Люди считали, что император должен сам отправиться к восставшим, для того, чтобы образумить их своим собственным величием. Но Тиберий так и не покинул столицу. Объяснял это он тем, что не имеет права рисковать собственной жизнью, а тем самым подвергать случайностям великую державу. На самом деле он боялся, что легионы откажутся в повиновении ему. Но в это время Германик уже взял инициативу в свои руки, он отправил Цецине письмо, в котором предупредил его, что если тот не справится с бунтарями до прихода основных сил, войска его будут казнить поголовно. Цецина прочитал это письмо орлоносцам, значконосцам и наиболее благонадежным воинам и они решились на крутые меры: по условному знаку благонадежные воины ворвались в палатки и перебили бунтовщиков. Это была настоящая резня: воины, которые до этого вместе сражались в одном легионе, убивали друг друга. В сражение это не вмешивались ни легат, ни трибун, ни остальные военачальники. После подавления мятежа воины, запятнанные изменой, рвались в честный бой. И тогда, перейдя линию укреплений, строительство которых начал еще Тиберий, они вторглись за пределы владений империи. Они совершили молниеносную военную экспедицию. Весть о чем доставила Тиберию и радость и хлопоты, он радовался тому, что мятеж был подавлен, но будучи, как мы уже успели заметить человеком подозрительным, не на шутку встревожился возросшей военной славой Германика. Три раза войска Германика вторгались в западные области Германии, которые Рим потерял в 9 г. н. э. Каждый раз они разбивали племенные ополчения, доходили до реки Альбы. Но римляне так и не смогли удержаться на захваченной территории. Каждый раз с наступлением холодов им приходилось отходить за Рейн с большими потерями. После третьего похода, когда войска понесли особенно большой урон, Тиберий решил окончательно прекратить войну на западных границах. Он отозвал Германика в Рим и чуть позднее oн правил его на восточные границы империи. Надо сказать, что правлением Тиберия — надменного, двуличного, жестокого, — были недовольны почти все. Сенат не был исключением. По словам Гая Светония Транквилла Тиберий, говоря о внутриполитической ситуации в стране, сказал, что «он держит волка за уши».
ПОЛИТИКА ЮЛИЕВ КЛАВДИЕВ
Наиболее влиятельные представители сената тщательно готовили государственный переворот. По сценарию в Италии появился самозванец, который называл себя младшим из внуков Августа — Агриппой Постумом, как мы уже знаем, убитым по приказу жены Августа Ливии сразу же после смерти своего деда. Но с большими трудами Тиберию удалось схватить самозванца и подавить эти волненйя среди римской знати. Некоторые сенаторы были осуждены.
Для того, чтобы укрепить свое положение, Тиберий сосредоточил все преторианские когорты в Риме, построив для них специальный лагерь на окраине города, кроме этого, он вовсе перестал созывать трибутные и центуриатные комиции, а выборы магистратов с площади перенес в сенат. В отличие от Августа, Тиберий соблюдал режим строгой экономии в области финансов. Он резко сократил количество зрелищ и раздач, обратил в провинции несколько зависимых от Рима восточных царств. Тиберий увеличил податное обложение населения провинций. Все это вызвало недовольство среди низших слоев населения, так же как и среди высших. В провинциях несколько раз вспыхивали восстания.