Всемирный разум
Шрифт:
На это способны только два устройства. И одно из них – другой человеческий мозг. Если между одним мозгом и другим, подобно corpus callosum, возникнет электронный мост с достаточной пропускной способностью, то воспринимающий (благодаря обучению и практическому опыту) сможет пробиться через хаос чужих мыслей – научившись понимать их ясный смысл так же, как учатся понимать иностранный язык. Именно так я и постигал язык жестов – совершая ошибки и нащупывая свой путь. По предположению Пола Черчланда, наступит время, когда два человеческих мозга, возможно, научатся действовать совместно столь же слаженно, как два полушария одного.
Другое устройство, способное решить
Есть немало теорий, объясняющих, каким образом будет достигнут этот уровень искусственного интеллекта, – и одну из них мы обсудим далее. В настоящий момент моя точка зрения такова: единственное устройство, способное действительно понимать сознание человека, – это другое сознание. И не имеет значения, какова его материальная основа – кремниевая или углеродная. Главное требование заключается в том, чтобы сознание было сознанием.
Узнавая друг друга
Я с боем прокладывал себе путь через ASL I, а затем – ASL II [49] . Зима выдалась морозной, самой холодной изо всех пережитых Вашингтоном за многие годы. Пальто я с собой не взял, потому что последние 16 лет жил в Остине (штат Техас) и в Сан-Франциско. Всего одна зима, твердил я себе, а затем – домой. И продолжал обходиться без пальто. Выпал снег, и однажды ночью температура упала до 7 градусов по Фаренгейту (–12,6 по Цельсию. – Прим. пер. ). Тогда я попытался утеплиться, одевшись так, чтобы слоев оказалось больше обычного.
Куда бы я ни шел, везде видел руки, трепещущие, как листья, – и знаки их полнились смыслом. Библиотека была построена таким образом, что, находясь на первом ее этаже, вы могли со всей возможной скоростью обмениваться знаками с кем-то, кто располагался на третьем – 50 футами выше. И если голоса способны пересекать все границы лишь со скоростью звука, то знакам жестового языка подвластна скорость света. Как-то в кафетерии профессор наглядно дала мне понять: ей достаточно лишь обвести взглядом помещение, чтобы составить законченное представление о том, как студенты общаются друг с другом между занятиями. Содержание любого разговора сидящих за столиками людей можно было понять исчерпывающим образом – примерно так же врач бросает взгляд на мониторы у койки больного и сразу же узнает все о его состоянии. «Все равно, что жить в аквариуме, как это уже вошло в поговорку. Все на виду, никаких секретов», – сказала она, посматривая по сторонам. Но я подумал о другом: как, должно быть, потрясающе, когда люди настолько знают друг друга. Как здорово, если ты владеешь всей информацией о других, а они – о тебе.
На обложке того номера журнала New Yorker, в котором публиковалась статья о Поле Черчланде, были помещены комиксы, показывавшие людей в вагоне подземки. Надпись в пузыре возле каждого символизировала мысли персонажа. Мужчина думал о «Касабланке». Две женщины смотрели друг на друга, и каждая из них хотела бы знать, не лесбиянка ли та, что сидит напротив. Другой мужчина глядел на священника и спрашивал себя, не гей ли тот. Последний раздумывал, не пойти ли сидящему напротив к черту. Женщина с ребенком поглядывала на слепого мужчину и представляла себе, как гуляет с ним по парку. Слепец думал, что кричащих детей нельзя пускать в метро. Глядя на эти комиксы, с некоторой иронией обнаруживаешь, что все персонажи вместе, как и каждый из них в отдельности, вызывают жалость и, отчасти, сочувствие. А если мы все станем способны знать друг о друге подобным же образом?
Однако в Галладетском университете я так и не смог полноценно участвовать в жизни местного сообщества – за исключением тех случаев, когда переводчики были свободны и помогали мне. Люди были добры ко мне и настроены дружелюбно, но сам я в свободном общении мог сделать не слишком много. В сущности, все, что я мог сказать, сводилось к искаженным вопросам: «Как вы?» (при этом обычно не понимал, что мне отвечают) и «Как вас зовут?» (как правило, приходилось несколько раз просить повторить имя). Возможно, я недооцениваю полученные знания, однако пропасть между тем, что люди говорили мне, и тем, что в разговоре с ними мог уловить я, была огромной.
Я вел курс совместно с научным сотрудником университета, глухим писателем Джошем Свиллером (Josh Swiller). Мы работали без устали – читали лекции и выставляли оценки студентам. Понимать друг друга во время занятий нам героически помогали два переводчика. Студенты отличались ясным умом и писали отличные работы. Возникали у нас и живые дискуссии, разворачивавшиеся прямо в классе. Мне не раз случалось беседовать с учащимися, используя комбинацию ломаного амслена и чтения по губам. Помню, как-то состоялась чудесная беседа с одним студентом, во время которой мы по очереди набирали свои реплики на клавиатуре лэптопа – одного на двоих. И все же, все же… Я учил их, но все время чувствовал, что обращаюсь к ним, словно глядя через закопченное стекло: никогда не знал, о чем действительно думают мои студенты.
Глава четвертая. Самый «интимный» интерфейс
Чувство соприкосновения. Его дает любой настоящий город, по которому идешь пешком, – никогда не замечали? Вы слегка касаетесь прохожих, а некоторые из спешащих навстречу задевают вас. А вот в Лос-Анджелесе вас никто не коснется. Мы все отгорожены друг от друга стеклом и металлом. Думаю, мы так тоскуем о прикосновениях, что готовы врезаться в другого лишь для того, чтобы что-то почувствовать.
«Столкновение», 2004 г.
Когда у меня появились кохлеарные импланты, мне пришлось вновь учиться общению с людьми. И это было очень нелегко. Меня словно бы заставили жить в новом теле, к которому я еще не привык, и я снова чувствовал себя несмышленым подростком. Нужно было – с помощью врачей-специалистов – научиться справляться со вспышками раздражения. На вечеринках и прочих встречах с людьми я порой выглядел дураком, поскольку не все улавливал в речи других и мне было трудно поддерживать разговор. Во время любовных свиданий – и то приходилось преодолевать трудности общения… Но я все же выучился справляться с бесконечным потоком электронных фонем. Теперь предстояло научиться быть искренним и оставаться джентльменом перед судом окружающих, не признавая себя отверженным. Я должен был говорить с людьми так, чтобы меня услышали.