Всемирный следопыт, 1928 № 05

Коллектив авторов

На морщинистом лице Никанорыча дрогнула какая-то тень, в глазах вспыхнули ясные капельки и по складкам подглазниц тихо скатились на щеки.

Пашка, заметив слезы, отвернулся. Внизу под обрывом лежал узкой каймой берег. Маленькие, совсем маленькие люди копошились на нем, усаживаясь вокруг костра. Голубой дымок, взлетая ввысь, дрожал в чистом солнечном воздухе, показывая сквозь прозрачную пелену тихий залив. На нем, как на ладони, лежало судно; дальше у корг шумело и морщилось море, а еще дальше огромная бескрайняя синь

океана уходила в безвестную даль.

Над головой, учуяв приближающуюся опасность, с криком носятся птицы.

— Дядя, а здесь как? — не видя возможности двигаться дальше, спросил Пашка.

— А потихоньку, светик, не торопко, вот так, — успокоил нетерпение Пашки старик и, подойдя к краю обрыва, ухватился за острый угол.

Подтянувшись на руках, он раскачнулся, забросил ногу на чуть заметную неровность, уперся в нее и быстро, словно кошка, вскарабкался выше.

— Вот так… — крикнул он сверху изумленно глядящему на него Пашке.

Но у Пашки не выходило. Несколько раз, обрывая на руках ногти, он добирался до острого выступа, но не в силах удержаться и перевести дух, падал обратно на площадку. Лишь после того, как крючковатые пальцы Никанорыча крепко вцепились в Пашкины волосы, он выпрыгнул наверх и на брюхе отполз от обрыва.

_{Крючковатые пальцы Никанорыча крепко вцепились в Пашкины волосы…}

— Эх ты, я — да — я! — шутливо упрекнул его Никанорыч и, кряхтя и держась рукой за поясницу, отправился дальше.

За ним, красный от смущения, Пашка засеменил босыми ногами.

Скоро они набрели на гагачьи гнез-дища. Пашка нетерпеливо бросался от одного гнезда к другому, спеша набирать яйца. Старик ворчал:

— И куда ты, глупыш, торопишься? Не улетят твои яйца, они без крыл… Ты не торопись… Сперва сбегай с ведром за водой, а потом уж…

Пашка недоумевал:

— К чему же вода, дядька, — спрашивал он старика.

— А я говорю, сходи, — видишь, вон родник, — ну, и почерпни, а потом и знать будешь, к чему вода.

Пашка положил на камни яйца и покорно направился к роднику.

— Ну вот, а теперь можешь таскать яйца, — усаживаясь на камень около ведра с водой, проговорил старик. — Птицу тоже желеть надо, не губить понапрасну. Вот ты и смотри: коли утонет яйцо в ведре, значит, наше, коли нет — не наше, — многозначительно говорил он, опуская яйцо в воду.

— А почему это? — добивался Пашка.

— Ты слушай, — ворчал старик. — Коли утонет, значит не засижено, а не утонет — засижено. Время-то, парень, пол-лета прошло,

птице пора с засидки слетать, а мы грабим их гнезда. Из этих яиц скоро вылупятся гахуши, оперятся, полетят, а нам-то они на что нужны? Из засижня не ахти какая яишня будет, — все одно бросить.

— Не тонет, не тонет… — вдруг замахал руками Пашка.

— Ну, вот и не тонет, — значит, не бери, клади осторожно на пух, а потом разнесешь по гнездам, — учил старик Пашку. — Глуп ты, мал еще…

И так, опуская яйца в воду, они отобрали из всей груды половину. Старик освободил ведро, обложил дно пухом и принялся, не спеша, укладывать, а Пашка — разносить по гнездам засиженные яйца.

— Половина вышла, — вслух размышлял Никанорыч. — Запоздала в этот год весна, — была с знобью, севера^[65]) дули.

Когда Пашка закончил разноску, старик поучительно сказал:

— Учись, дружок, всяку живность жалеть надо…

* * *

К стану возвращались в обход. Старик, жалуясь на боль в пояснице, отказался прыгать по кручам. Расселина, на дне которой звенел, падая с камня на камень, ручей, извилистой щелью спускалась к морю, в сторону от того места, где высадилась команда. Спустившись на дно ручья, Никанорыч и Пашка долго шли по влажному руслу. В глубине щели было сумрачно и холодно. Лучи солнца скупо проникали через горную скважину.

— Ты, Паша, беги, ноги зазнобишь, в камню холодно, — глядя на красные, как у гуся лапы, Пашкины ноги, проговорил старик.

— Ладно, дядя, я побегу, — отозвался Пашка и, быстро мелькая босыми пятками, спустился по дну.

— Пострел… — проворчал старик, когда пестрый ситец рубашки мальчугана скрылся за поворотом.

Старик шел не спеша. Размышляя вслух, он отдавался воспоминаниям пережитого:

— Лет, поди, сорок назад, а то и больше, летовал^[66]) я в этом месте, а все помню. Камни, — они все те же. Я, вот, старик стал, а ручей и тогда был такой же… Только, как будто, ленной ^[67]) гусь здесь водился, лебедь тоже, а гахи^[68]) — свету не было — богатейший гнездун! Лучше этих мест не сыскать было, а теперь… Грабили гнезда на засидках, ну вот нынче и птицы меньше…

По гулкой щели звонким бисером рассыпался голос Пашки и, перекликаясь с горным эхом, замер в узком лабиринте ручья.

— Иду-у… — откликнулся Никанорыч. — Заблудился, прыгун… Ничего, поскачи там один-то…

Скоро старик вышел к морю. После полутьмы ущелья глаза резало солнечным светом. Прикрываясь рукой, он окинул взглядом площадку и крикнул:

— Пашка… Эй… где ты?..

А Пашка, словно подстреленный кулик, носится по песчаной кайме берега и, размахивая руками, кричит:

— Зверь… Зверь…