Всемирный следопыт, 1928 № 05

Коллектив авторов

— Давай уж, давай! Я малость мерекаю, — схватил поспешно манифест кудрявый. Развернул осторожно и поднес к глазам. — Эх, леший тебя задери, — поднял он с досадой лицо к небу, уже потемневшему, с редкими, проклюнувшимися звездами, — темно читать то! Гриша, дай-кось огоньку…

Косой метнулся в сторону, повозился невидимый в темноте и выволок на полянку сухую? желтую елку. Отломил макушку, высек огня, поджег. Пламя, лизнув хвою, загудело, рванулось кверху, словно порываясь улететь. Затем раздумало и, жадно урча, вгрызлось в смолистые сучья…

Подавшись ближе к огню, положив

бумагу на левую ладонь и водя по строкам пальцами, кудрявый заспотыкался на каждом слове:

— Манихвест, самодержавного анператора Петра Федоровичи всероссийского и прочая, и прочая. Сей мой имянной указ в горные заводы железнодействующие и медиплавильные и всякие — мое имянное повеление. Как деды и отцы ваши служили предкам моим, так и вы послужите мне, великому государю, верно и неизменно до капли крови и исполните мое повеление. Исправьте вы мне, великому государю, мартиры, галубицы^[40]) и единороги^[41]) и с бонбами и с картечью и в скором поспешении ко мне представьте. А за то будете жалованы бородою, древним крестом и молитвою…

— Ну, это нам без надобности, — сказал косой, тряхнув факелом. По поляне замельтешились тени, а отгоревшие сучки, золотые и хрупкие, посыпались на траву…

— Молчи, пустобрех! — сурово оборвал его Хлопуша. — Брить бороду, образ христов портить. Без бороды и в рай не пустят. Режь наши головы, да не тронь нашей бороды! Так-то!..

— Была бы голова, будет и борода, — зло откликнулся Толоконников. — А борода уму не замена. — И уже про себя добавил: — Ты вот по бороде апостол, а по зубам — собака!

— …И вечной вольностью и свободой, — продолжал кудрявый — землею, травами и морями и денежным жалованьем. И повеление мое исполните со усердием, за оное приобрести можете к себе мою монаршескую милость. Великий государь всероссийский…

Кудрявый запнулся, смущенно повертел бумагу и поднял взгляд на Хлопушу:

— А вот дальше что-то непонятное, не разберу никак…

Хлопуша поспешно вырвал у него манифест:

— Здесь его царское величество свою руку приложил. И где тебе, смерду^[42]), монарший подпис разобрать. То военной его коллегии, да енералам по плечу!..^[43])

Елка догорала, свистя и постреливая. На лицах людей дрожали красноватые отсветы пламени, вырывая из темноты по отдельности — то нос, то завиток бороды, то глаз, остро поблескивавший. Все молчали. Хлопуша, скрывая тревогу, преувеличенно старательно завертывал манифест в тряпку.

— Ну что ж, — глубоко вздохнув, сказал кудрявый, — видимое дело, за царем нам надо итти. Так я и скажу ребятам. Коли выехали на большую дорогу, так уж кати во всю. На тройке!..

В той стороне, где сидел под дубом Петька, зашелестели сухие листья. Кудрявый посмотрел туда и еще громче, вызывающе крикнул:

— Потрудимся царю, отобьем для его завод. В понедельник после обеда, все, как один, бунтовать начнем. Старых крыс гарнизонных перевяжем, управителя— на осину, пушки — царю. Ладно ли?

Хлопуша обрадованно взмахнул руками. Тень его запрыгала по поляне:

— Ой, провора,

вот ладно то! Как тебя кличут то?

— Крестили Павлом, а кличут Жженым.

— Эх, Павлуха, погоди, так ли мы еше Москвой тряхнем! Из бархату зипуны шить будем. Всю Рассею на слом возьмем!..

Косой сорвал с головы шапку, хлопнул ее об землю и взвизгнул по-бабьи:

— И-их, мать честна, люблю!.. Гуляй, душа!..

— Брось! — строго остановил его Жженый. — Не время. Ну, дядя Хлопуша, как говорили, так тому и быть. Давай по рукам бить, — протянул он ладонь.

Хлопуша снял шапку, перекрестился, снова надел ее и, размахнувшись, сильно ударил Жженого по руке:

— Тому и быть, провора!

— В понедельник в гости на завод жалуй.

— Коли управлюсь, буду. А коли задержусь где с царевым делом, без меня орудуй. Ты, я вижу, ловкач, без меня управишься. Ну, прощевай!..

— Ну, ин ладно… Пошли и мы.

— Куда же ты? — насторожился сразу Толоконников. — Ведь на завод тебе не след теперь являться. Агапыч передал вашу жалобу немцу. Стариков в колодки^[44]) забили, и тебя ищут…

— Не бойся, — ответил Жженый. — Я к углежогам на хутор пойду, там пока что жить буду…

Когда смолки их шаги, когда даже настороженное ухо не различало уже потрескивания сучьев и шороха листьев под ногами ушедших, Хлопуша присел, нащупал в траве свою винтовку и пополз неслышно к кустам, что разрослись вокруг зимовья. Отсюда хорошо видна была вся полянка. Угли сгоревшей елки еще тлели, освещая ровным багровым светом нижнюю часть дуба и лежавшего у его корней Толоконникова. Придвинувшись к углям, Петька пристально, не мигая, смотрел на их тускнеющее золото, отчего голова его была видна особенно ясно. Хлопуша положил для твердости ствол винтовки на вилообразный сучок. Голодным волчьим зубом щелкнул взведенный курок. Мушка, оправдывая свое название, попозла тихо по щеке Петьки и замерла на его виске…

«Небойсь, у меня прострелу^[45]) не бывает, — мысленно успокаивал кого-то Хлопуша. — Я тебя сразу, без муки…»

Напряженно-согнутый палец Хлопуши лег на курок… Петька почесался лениво, не сводя глаз с углей.

— Нет, Афонька, отоди! — откинулся вдруг решительно назад Хлопуша, словно неожиданная мысль оттолкнула его голову, прильнувшую к ложу винтовки. — А может, ошибаюсь я. Может, пустомеля он только, дурак скудоумный, а не доносчик. Дознаться надо, а тогда уж…

Мушка винтовки вздрогнула и сорвалась с виска Петьки. Про себя ругаясь, Хлопуша опустил винтовку и, уже без опаски, хрустя сучьями, вышел из кустов.

— Эй, небога!^[46]) — крикнул он. — Свету что ли ждать здесь будешь? Пойдем!

Петька поднялся:

— Пойдем.

Опять впереди, прыгая через ручьи, карабкаясь через обломки скал, шел Хлопуша. На ходу незлобно смеялся:

— Вот ты, провора, все твердил, — не пойду за тобой. Ан видишь, одной стежкой идем.

— Не пойду я с вами, — упрямо дернул головой. Петька.. — Убегу я от вас, от греха убегу подальше…

— Куда ж убежишь-то, святоша? Везде заставы да караулы.