Всемирный следопыт 1930 № 02
Шрифт:
Когда Карасев, вернувшись в лагерь, рассказал все, что видел, своему помощнику, тот не стал возражать. Но, выслушав Карасева и отходя от него к группе рабочих, занятых прокапыванием первого оросительного канала, он бормотал:
— Но осока… Ведь я же видел, что осока была расчищена вокруг дома. Не может быть…
Через несколько дней в лагерь пришел Фу-Хэ. Степной пожар достиг его поля и сжег все несложное имущество корейца. Еще хуже было то, что через день после пожара стали оползать и проваливаться земляные плотины. Фу-Хэ не успевал их поправлять, и вся вода ушла. Осталось лишь несколько грязных луж. Карасев оставил корейца работать в лагере.
X.
Неожиданно открывшаяся мерзлота убила надежду на устройство поля в этом сезоне. Нужно было найти способы навсегда сохранить эту мерзлоту под станцией, для того, чтобы почва оставалась крепкой. Нужно было в течение лета понаблюдать те явления, которые будут происходить в степи в связи с мерзлотой, чтобы позже учесть их.
Когда Карасев сообщил в центр о необходимости изменить характер работ, никто не стал обвинять инженера. Для всех открытие вечной мерзлоты в районе работ было неожиданностью. Вина падала на того, кто вел предварительные исследования: на инженера Кругликова, который называл ирригационные работы на озере поливкой городского сада. Все знали, что нет общих приемов борьбы с мерзлотой. В каждом случае ее надо отдельно изучать. Поведение Карасева было одобрено.
По берегу озера раскорячились буровые вышки. Лапчатые коронки буров вытачивали в земле глубокие тонкие цилиндры. Извлеченные на поверхность, они рассыпались на комочки, казалось, самой обыкновенной земли. Но все эти комочки тщательно сортировались, для них писались этикетки и, аккуратно завернутые в бумагу, они складывались в палатке Карасева.
Инженер из строителя превратился в ученого. Он устроил в палатке несложную химическую лабораторию и привез из города микроскоп. В палатке по вечерам шумел примус, кипели в пробирках цветные вонючие жидкости, в них прыгали и растворялись мерзлые комочки глины, и цвет жидкостей в пробирках начинал неожиданно и загадочно изменяться. Днем Карасев ходил по лагерю, наблюдал за бурением, закладывал в скважины термометры и задумчиво щупал ногами землю.
Степь не долго сохраняла обгорелый вид. Первый же дождь показал, что под слоем угля и пепла уцелело гораздо больше травы, чем можно было предполагать. Скоро появилась и новая трава — сначала на солнечных склонах сопок, потом на берегу и в падях. Первые кустики травы были очень жалки. Но повидимому в угле и пепле было много питательности, и в какой-нибудь месяц степь стала неузнаваема. Снова лег на нее ковер темнозеленых трав, и побежали по ней, колеблясь под ветром, пестрые головки цветов.
Лица людей перестали быть серыми. Все повеселели. Ветер уже не нес пепла. Иногда он приносил пыль, чаще же медовые степные запахи. Скоро пришла жара. Над сопками и над озерами дрожал горячий воздух, и странные миражи плавали по степи. То оторвется вершина холма, поднимется в воздух и висит неподвижно, точно изнемогающий от жары холм приподнял шляпу и вытирает туманом вспотевшую лысину; то необыкновенно сломается озеро, вдруг поднявшись горбом или, наоборот, опустившись глубокой чашкой; то придвинется совсем близко далекий хребет, словно он идет к озеру, чтобы охладиться в его мутной, но прохладной воде…
Максим жил в лагере. Он вылечился, охотно работал и часто ездил с удочками в озеро, снабжая население лагеря свежей рыбой.
— Темен он, — говорили про Максима рабочие. Если на правильный путь станет, будет хороший мужик.
Рабочие, как они выражались, «обрабатывали» Максима. Каждый вечер кто-нибудь из наиболее развитых приходил в палатку, где жил Максим, и рассказывал ему о советской власти, о Ленине, о других государствах и даже о
— Не берет… Свалялись шибко…
Фу-Хэ — тот был живей и понятливей Максима. Рабочие хлопали его по плечу и говорили:
— Твоя коминтерна будет. Настоящий большевик!
Кореец приседал, улыбался и благодарил неизвестно за что:
— Паси… Паси…
Он был очень удивлен необыкновенно легкими, по сравнению с китайскими, условиями труда, которые он нашел в лагере.
Благодаря тому, что рабочие были вовремя предупреждены, оттаявшая мерзлота наделала немного бед. Однажды во время обхода десятник заметил лопату, подозрительно глубоко воткнутую в землю. Он попытался вытянуть ее, но лопата ушла до половину ч`eрена, и не поддавалась никаким усилиям. Лопату спасли, лишь откопав ее. Утонул мешок, оставив на поверхности земли один дырявый угол. Утонула корзина с опилками, ушел в землю топор. Однажды утром повар не нашел камней, которые служили ему очагом. Их тоже засосала коварная земля. Чуть не погиб фотоаппарат Алексея. Приходилось смотреть в оба: малейшая оплошность — и вещь пропадала.
Подобные случаи производили на Фу-Хэ большое впечатление. Он растерянно качал головой и говорил:
— Все глотай… Его шибко большой живот. Фу-Хэ скоро проглоти есть…
Шаг за шагом Карасев побеждал мерзлоту. Он составил карту ее распространения в районе работ. Это была замечательная карта, вся в ярких цветных пятнах, рассеченная на куски тонкими, черными линиями. Из-под пятен и линий еле виднелись контуры берегов и сопок. Карта говорила, что в районе нет сплошной мерзлоты, а есть лишь отдельные пятна ее. Инженер предполагал, что около избы Максима находится центр самого большого «мерзлого пятна». Так выходило по наблюдениям. И это было очень удачно. Если все соображения Карасева были правильны, можно было быть спокойным за насосную станцию. Она оказывалась на выпуклости мерзлоты, следовательно на самом устойчивом ее месте. Но всему этому нужны были подтверждения. Карасев знал, что они придут, когда настанут морозы и оттаявшая мерзлота начнет снова восстанавливаться.
И когда в августе случился первый утренник, инженер не мог больше терпеть. В то время, когда все с наслаждением укутывались поплотней в теплые одеяла, он поспешно оделся и почти бегом направился к избе Максима.
Солнце еще не всходило: оно пряталось где-то за сопками. Степь была совсем белая. Можно было подумать, что выпал снег. Но это был иней. Он покрыл пушистыми кристалликами каждую травинку, каждый стебелек. Прозрачным, звонким ледком затянулись лужицы. Небо было бело и прозрачно.
У избы Максима все было попрежнему. Разве только еще больше потрескалась и пообсыпалась земляная крыша, да замерзла вода в старом ведре, стоявшем у двери. Карасев долго ходил вокруг хижины, соображал что-то, смотрел на нее издали и щурился.
— Ну, конечно, иначе и не могло быть, — утешал он себя, возвращаясь в лагерь. — Еще только первый мороз и такой слабый.
Днем иней растаял. Дольше всего он продержался около палаток, в тени. Словно перед каждой палаткой был разостлан белый ковер. Но к десяти часам солнце сорвало эти ковры. Степь снова стала зеленой. Днем было совсем жарко.