Всемирный следопыт, 1930 № 10-11
Шрифт:
Савичев воспринимал краски, технические усовершенствования, организацию транспорта, архитектуру домов. Карригана он не замечал.
Трамваи были зеленые, красные и синие. В автобусах опускали десятицентовые монеты в кружки, подставляемые кондукторами. Савичев прислушивался к мелодическому звону кружек, механически регистрирующих получение денег. Контроля и билетов нигде не было. Двери закрывались кондукторами посредством целой системы рычагов; таким образом пассажиры были лишены самовольного права входа и выхода.
Существование
Савичев побывал на Пятой авеню — знаменитой улице банкиров, побывал на Уолл-стрите, где помещается биржа, и подземной дорогой проехал в Бруклин.
Он увидел улицы небоскребов и на ряду с ними кривые улички с низкими домиками.
На главных улицах двигались стада автомобилей, на узких боковых надземка была воздвигнута так бесцеремонно, что из некоторых домов можно было коснуться столбов руками, высунувшись из окна.
В Бруклине тень Савичева пришла в замешательство. Карриган увидел высокого человека с усталым лицом, который был для него не менее аппетитен, чем Савичев.
Это был Джим Херф — активнейший работник коммунистической партии Америки.
Пока Карриган размышлял, за кем ему последовать, товарищ Савичев уехал на автобусе.
Издав проклятье, Карриган последовал за Херфом.
II. Маленькая красная книжка
Собственно говоря, дело не в книжке, какого бы цвета она ни была — красного, желтого или черного. Книжки бывают разные. Нет, дело не в книжке. Хотя книжка и была — маленькая красная книжка — в боковом кармане пиджака Джима Херфа — членская карточка коммунистической партии Америки.
При желании здесь можно наворотить много блещущих пафосом фраз.
Сердце Херфа горело и билось рядом с маленькой красной книжкой.
Херф носил маленькую красную книжку в себе, и была она огромной программой великой борьбы угнетенных.
Можно еще рассказать о полицейских обысках, во время которых отбирали эту книжку и били Херфа резиновыми дубинками по голове.
Можно.
Но дело не в этом.
Дело гораздо сложнее и… проще.
Простота и сложность — это настоящее определение сути дела.
Были серые, трудные непрестанные будни и ненависть.
Ненависть была рождена желудками. Четырьмя человеческими желудками.
Ненависть пришла тягучая и образная, как кошмар.
Мать, сестра, брат, кормилец Джим Херф и безработица.
Мать, сестра, брат и непостоянная работа с ничтожным заработком.
Ведь это же не фикция, ведь существует огромный прекрасный мир — моря, страны, свободный любимый труд, наука?
Кто выдумал книги?
Кто пишет их? Вероятно, негодяи.
Книги о прекрасном мире и — желудки!
И — серые неумолимые будни!
Четыре обыкновенных человеческих желудка, как семь библейских коров, пожирали мир и оставались тощими.
Четыре обыкновенных человеческих желудка пожрали огромный прекрасный мир — моря, страны, свободный любимый труд, науку. Пожрали без остатка и остались тощими. Мир отступил от Херфа, остались будни, безработица, непостоянная работа и четыре обыкновенных человеческих желудка.
Желудки были страшными машинами, огненными печами, отвратительными жертвенниками, на алтари которых был принесен мир. Желудки были кровожадными, непреклонными диктаторами.
Кто выдумал книги о прекрасном мире? Книги принесли ненависть.
У Херфа было здоровое, сильное тело, и ненависть должна была быть сокрушающей и испепеляющей, как динамит, как молния.
Он хотел такой ненависти, мгновенной, убивающей. Она кипела в нем, испепеляла его. Он сжимал свои огромные руки, чувствовал в них исполинскую силу. Казалось, что может собрать в одну медовую, страшную хватку всех угнетателей и задушить их. Но понимал, что задушить может только одного жирного полицейского, и это ничего не даст, кроме электрического стула.
Ненависть испепеляла его. Непреодолимая, страшная ненависть. Жажда мгновенной убивающей ненависти. Но предстояли серые, трудные, непрестанные будни борьбы.
Это было непреложно, и он понял это…
Ненависть зажгла разум. Казалось ему, что стоит только стать на площади и крикнуть, и сами собой польются слова, расплавленная пылающая сталь слов, зовущая на борьбу. И миллионы сильных, жилистых рук охватят жирные шеи угнетателей.
Но были у людей пугливые, заячьи уши. Но были у людей уши, заросшие волосами, и бессильны были испепеляющие слова, и криком на площади можно было добиться только каталажки.
Предстояли серые, трудные, непрестанные будни борьбы. Это было непреложно, и Херф понял это.
Тогда появилась маленькая красная книжка в боковом кармане пиджака Джима Херфа — членская карточка коммунистической партии Америки. Тогда появились будни борьбы, медленные и упорные.
Дома все то же. Три маленьких клетушки, три фанерных стены, перегородившие одну комнату. Страдальческое, покорное лицо матери. Чахоточная сестра, убивающая себя работой на табачной фабрике (наконец-то нашла работу). Меньшой брат, склонный к изобретательству и технике, собирающий на автомобильном кладбище негодные части. Мать называла его будущим Фордом. Он составлял немыслимые мотоциклеты и с грехом пополам продавал их сынкам мелочных лавочников.