Всеволод Залесский. Дилогия
Шрифт:
Малышев встал. Ливень мгновенно смыл с лица грязь. Оглянувшись, Малышев увидел то самое бревно. Оно торчало из земли, войдя в нее почти до половины.
– Твою мать… – пробормотал Малышев, чувствуя, как слабеют ноги.
Он представил себе, что сейчас лежит, возможно, еще даже живой, прибитый бревном к земле.
– Не зевай! – крикнул Таубе ему прямо в ухо.
Малышев посмотрел немцу в лицо: широкая, во весь рот улыбка, глаза горят восторгом, – нравится эсэсовцу буря.
Наверное, так же радовался
– Да пошел ты! – крикнул старший сержант, оттолкнув Таубе. – Фашист недорезанный!
– Я не фашист! – крикнул в ответ Таубе. – Я – национал-социалист!
– Один хрен!
– Сам ты… Я, между прочим, был коммунистом до тридцать второго… Понял?
– А потом?
– А потом пошел в СА.
Ветер швырнул в лицо немцу охапку мокрых листьев, Таубе присел, Малышев дернул его на себя – и здоровенная ветка только зацепила Рихарда по плечу.
– Большевик недорезанный! – радостно заорал Таубе и хлопнул Малышева по плечу.
– Сам ты!.. – проорал Малышев.
И дождь разом закончился, словно его выключили. И ветер стих.
Только что все вокруг ревело, море пыталось ворваться на остров и затопить его, деревья ломались с хрустом, а волны, разогнавшись в бухте, поднимались на пятиметровую высоту и доставали до подножия горы, на которой прятались люди. Ничего дальше десяти метров не было видно, а через минуту…
Море еще билось в эпилептическом припадке, пальмовая рощица, в которой был лагерь, превратилась в несколько десятков пеньков.
– Погуляли, – выдохнул Малышев и сел прямо в грязь.
«ППШ» уперся стволом в землю, ремень сдавил грудь, но Малышев не обратил на это внимания.
Он был жив – и это главное. А еще несколько минут назад он был уверен, что до конца бури не доживет. Или что буря никогда не закончится.
– Пятнадцать минут, – сказал Таубе и плюхнулся в грязь рядом.
– Что – пятнадцать минут?
– Буря была всего пятнадцать минут, – немец постучал пальцем по своим наручным часам. – Четырнадцать с половиной минут.
Малышев стащил с себя автомат, положил его рядом, а сам лег на спину.
– А я думал, сутки, – сказал старший сержант.
– Пятнадцать минут, – повторил Таубе. – Я как-то попал в Сахаре в песчаную бурю… Но сейчас – тоже было страшно…
Таубе вытер лицо руками, стряхнул капли.
– Слышь, Рихард, а ты и вправду был коммунистом?
– Ага. Молодой был, глупый… А они на митингах очень красиво говорили… Правильно говорили, и мужики были стоящие.
– Сколько тебе было в тридцать втором?
– Семнадцать.
– Пацан совсем… – Малышев закрыл глаза. – Чего же ушел?
– А мне пистолет не дали. Я просил-просил – не дали. Сказали, что идея – лучшее оружие. И нам так замечательно наваляли парни из СА в тот вечер… Мне приложили по голове, я отрубился, когда пришел в себя –
– Литва? У Германии? – удивился Малышев.
– В двадцать четвертом заняли, постреляв немного с французами, в тридцать втором разогнали и пересажали остатки нашего самоуправления… Наци не нужно было ничего придумывать, они говорили правду, каждый это знал. Они не призывали любить польского рабочего только потому, что он пролетарий. А я в Силезии видел, как поляки пытались провернуть то же, что они устроили в Данциге… Был вольный город и нет его…
Малышев почувствовал, что проваливается в сон, вздрогнул и сел.
– Поляки в двадцатом Киев заняли, – сказал Малышев. – Потом, правда, до самой Варшавы бежали… Жаль, не повезло нашим. Вот если бы немцы тогда поддержали…
– Живы? – спросил Орлов. Он подходил к ним, с трудом переставляя ноги.
Ноги в сапогах вязли и скользили. Щеголеватая командирская форма промокла насквозь и была заляпана грязью. Фуражки не было.
Малышев попытался встать, но Орлов махнул рукой и сел рядом.
– Я же говорил – позавидуют мертвым, – сказал Орлов.
– Никому я не завидовал, – Таубе встал и осторожно двинулся вниз, балансируя на склоне. – Я – не завистливый человек!
Рихард спустился с горы, прошел к бухте, достал из-за пояса пистолет, положил его на камень, потом стащил сапоги и, не раздеваясь, бросился в воду.
– Товарищ… – Малышев прикинул, называть командира привычным «старшим лейтенантом» или по петлицам – подполковником, ничего не придумал и решил, что можно и по фамилии. – Товарищ Орлов, а Таубе и вправду был коммунистом?
– То есть то, что он был членом НСДАП, тебя не волнует, а что большевиком…
– Так фашисты ведь коммунистов своих – под корень. И в лагеря… Ведь нам на политзанятиях… А Таубе говорит, что…
– Если Таубе говорит – значит, правда. Если, конечно, не о бабах. Он много чего повидал, между прочим. И пережил… Тебе это и вправду интересно?
– Не знаю… Он сказал, я спросил…
– То есть про испанцев тебе не интересно, а про немца?..
– Что испанцы? Вы же сказали – убить. Убьем. Я не знаю как, тут Никита правду говорит, но раз нужно – убьем. А Таубе…