Вслед за Ремарком

Трое мужчин, автомобиль и девушка… Все это уже было в известном романе Ремарка, но жизнь преподносит свои сюрпризы: в обычной московской автошколе встретились три товарища и застенчивая, очаровательная женщина. Только женщина оказывается замужем, а три товарища весьма потрепаны жизнью. Однако любовь существует во всех странах, на всех континентах и во все времена. Вот только оканчивается она по-разному… И здесь, в Москве, конец этой истории будет совсем другим. Счастливым или несчастливым – каждый должен сам ответить на этот вопрос.

Я же считаю это повествование попыткой отказа от внешне столь привлекательных, заманчиво розовых, «романных» стереотипов в отношениях мужчин и женщин, ибо действительность, хотя и вызывает часто смех и иронию, тем не менее обескураживающе прозаична.

Небо было вовсе не желтым, как латунь, не зеленым и даже не фиолетовым, как цветы горчанки, каким его обычно описывают в романах. Оно не было и банально голубым. Весьма обыденного вида серое московское небо простирало в этот день свои неласковые объятия над огромным городом и, в частности, над одним из его микрорайонов – хоть и не самым окраинным, но все же достаточно удаленным от центра. Район этот был застроен хрущевскими домами и самыми обычными девятиэтажками, разделен неширокими улицами, засажен в основном тополями, в июне немилосердно рассеивающими пух, да кустами сирени. Единственным его украшением был бульвар с песчаной полосой дорожки, с двойной аллеей каштанов, с лиловыми петуниями в гипсовых вазах, с невысокой скульптурой поэта под старой березой в его начале. Каменный поэт выглядел здесь не разухабистым деревенским парнем с гармошкой, в косоворотке и сапогах, каким его привыкли представлять себе миллионы читателей, а только что окончившим близлежащую школу невысоким подростком, спасающимся от хулиганов и поэтому спрятавшимся за деревьями.

Так или иначе, бульвар был не таким уж оживленным местом и благодаря этому прелестным. Народу по нему прогуливалось немного, машины тоже не особенно назойливо шуршали шинами, ибо упирался он в мощную магистраль только одним своим концом, а другим – в извилистую, довольно длинную, слепо оканчивающуюся улицу, в конце которой располагалось здание профтехучилища. Два этажа в его торце арендовала автошкола, а во дворе

помещался просторный гараж с ямами и всем необходимым для ремонта автомобилей. Там же была и оборудованная эстакадой площадка – камень преткновения всех новичков, обучающихся вождению. Специальные воротца были выложены сложенными друг на друга шинами от грузовиков. В углу стояла деревянная беседка для курящих, а периметр двора был украшен стационарными стендами с правилами дорожного движения. И в этот сентябрьский, ничем не примечательный день с серым небом в центре этого двора рядком стояли уже отполированные до блеска три учебных автомобиля, цветом напоминающие яичный желток, с треугольничками букв «У» на крышах. Трое находившихся во дворе мужчин доводили до кондиции четвертую машину. Издалека казалось, что мужчины стояли над ней, будто обнявшись в греческом танце сиртаки, но на самом деле они просто склонились над капотом, окончательно проверяя, все ли в порядке.

На некотором отдалении от них в деревянной беседке уже собралась на первое занятие в этом сезоне группа учащихся. Большинство ребят и девушек были одеты в джинсы и черные кожаные куртки и пиджаки. Они смачно курили, выпуская в облака сигаретный дым, смеялись, размахивали руками и о чем-то нетерпеливо переговаривались. Немного в стороне от них стояла женщина довольно высокого роста с каштановыми волнистыми волосами, в сером пальто в талию, с рукавами реглан, с тонкими руками, засунутыми в карманы. Она стояла с задумчивым и даже несколько озабоченным видом, катала по асфальту узкой ступней в черной туфле маленький камушек, и вид ее как-то не подходил ни к окружающей обстановке заплеванной беседки, ни к самой толпе бесшабашной и крикливой молодежи. Вот женщина, устав стоять, взглянула на маленькие часы на запястье, поежилась, подняла повыше воротник пальто и медленно пошла к воротам автошколы. Серьезным взглядом она обвела двор, желтые машины и мужчин, разговаривающих между собой с важным видом. Она вздохнула, перекинула сумочку на длинном ремне с одного плеча на другое и, не входя во двор, остановилась возле ворот. Стрелки на ее часах показывали, что до начала занятия оставалось еще несколько минут; поэтому женщина набралась терпения и внутренне попыталась смириться с тем, что на учащихся в этом заведении, оказывается, обращают не много внимания.

Старший из мужчин немного смахивал на лысоватого пьяненького медведя, каких в курортных городах усаживают где-нибудь под пальмой на цепочке на потеху публике. Второй – худой, высокий, с длинным носом, в джинсовой куртке со слишком короткими рукавами, носил пеструю бандану, сзади из-под которой выдавался хвост белобрысых спутанных волос. Третий же – наиболее из всех пропорционально сложенный, с короткой стрижкой – выглядел самым молодым и был одет в коричневую куртку, фасоном напоминавшую летную.

– Конечно, все это хорошо отреставрированная рухлядь, – заметил про машину, над которой они возились, Михалыч, тот самый, что оправдывал своим именем неуклюжую внешность. Он выпрямился и вытер руки ветошью. – Но какой бы рухлядью эта машина ни была, она должна заводиться с первого раза. Если новичок приходит на занятие и не может завести машину – его это ужасно пугает!

– А если новичок испугается, – в тон ему продолжил второй, с волосами, собранными в хвост, – то он тогда сделает что?

– Само собой – ноги! – докончил третий, что был в коричневой куртке. Имя его звучало несколько необычно для здешних мест. Роберт в сознании молоденьких мальчиков и девочек ассоциировался скорее с ясноглазым американцем или с худощавым англичанином, чем с обычным, ничем не примечательным преподавателем заштатной московской автошколы. Однако отчество Иванович отчасти компенсировало необычное имя, и кое-кто из учеников, немного похихикав первое время над таким сочетанием имени и отчества, быстро потом привыкал к нему и обращался к своему преподавателю уже без запинки.

Роберт был брюнет с голубыми глазами, ни толстый, ни худой, не отличающийся бьющей в глаза сногсшибательной красотой. Зато с первого взгляда в нем можно было различить человека, умеренно выпивающего и много курящего, но, в общем, мало чем выделяющегося из толпы. Не берусь утверждать наверняка, но, может быть, таких как раз и берут в резиденты иностранных разведок; во всяком случае, все трое не производили впечатления ни восхитительно приятного, ни отталкивающего.

Разговор продолжил Михалыч.

– Дальше новичок бежит к начальству, – сказал он, – а это для нас хуже всего. Там он скандалит, требует выдать назад деньги, уже оприходованные бухгалтерией за учебу, и мчится разыскивать другую автошколу, которая на поверку оказывается ничем не лучше нашей. Мы же терпим убытки, вычеты из зарплаты и выволочку от начальства.

Роберт закрыл капот, сел за руль и привычным движением повернул стартер. Двигатель заурчал, будто сытый кот, и автомобиль очень плавно, без рывка, на небольших оборотах развернулся на месте и стал ровнехонько, точно по линейке, в общий ряд к остальным трем. Человек в бандане, критично наблюдавший за этим процессом, не нашел, к чему придраться, и одобрительно хмыкнул:

– Ты не забыл, что когда-то был гонщиком, мой юный друг!

Роберт вышел из машины, поднял голову и посмотрел прямо над собой в серое небо. Потом оглядел расстилающийся перед ним серый двор, стоящие в ряд машины, маленькую коричневую собачонку – кобеля с лисьей мордочкой, усевшегося посреди двора и сосредоточенно чесавшего за ухом задней лапой, толпу учащихся в беседке, женщину в сером пальто, стоящую у ворот, и лицо у него сделалось таким, будто его настиг ужасный приступ головной боли.

– Глаза бы мои не глядели на все это! – сказал он с чувством, и товарищи переглянулись.

– Ты о чем? – все так же ухмыляясь, спросил его длинноволосый. – Неужели тебя не радует эстетика пятен охры на сером асфальте этого двора, не говоря уже о нашем с Михалычем присутствии здесь? Или этот дикий зверь, – он указал кривоватым пальцем на дворняжку, продолжавшую остервенело чесаться, – бешеный пес, ранее бродивший по помойкам в поисках пищи, а теперь почтивший нас своим доверием и желанием подбирать недоеденные учащимися бутерброды, разве не вызывает у тебя чувство глубокого единения с природой? Не огорчай же пренебрежением к таким вещам меня, твоего старого фронтового друга и такого же старого философа!

– Да, повода для хандры, мне кажется, нет! – поддержал его добродушный толстяк. – Но если бутылочка хорошего пива все-таки способна избавить тебя от нее, Роберт, то я готов задержаться после работы на полчаса и составить компанию. Но больше чем на час не могу: жена просила меня сегодня прийти пораньше!

– Что принимать за повод! – Во взгляде Роберта ясно читалась меланхолия. – Если спустя десять лет все еще продолжать радоваться, что мы уцелели в афганской войне, то время может быть наполнено этим смыслом вечно. – Голос его теперь стал глух, а взгляд мрачен. – Но старушка-жизнь не любит стоять на месте и не терпит пустоты – старые чувства притупляются, становятся уже не так свежи, как раньше, а новые радости нас, к сожалению, не находят. Посмотрите-ка на себя! – Он по очереди взглянул на каждого из мужчин. – Из некогда знойных юношей мы превратились в обыкновенных дядек, а скоро станем и старыми хрычами. И все равно изо дня в день и из года в год будем заниматься одним и тем же надоевшим и приносящим мало прибыли делом – ремонтировать старые автомобили и учить дураков ездить на них. Да пусть будет проклято это отвратительное занятие, которым мы сейчас занимаемся, особенно если оно кажется кому-то очень романтичным! – страстно закончил он.

– Ну, я, положим, уже не ремонтирую с вами автомобили, – заметил длинноволосый, – и даже, как вы знаете, не интересуюсь последними новостями. А если и присутствую иногда на территории этого мясокомбината по производству будущих жертв автопроисшествий, то только из любви к вам, мои дорогие преподаватели основ автодела!

– Только наше общение и осталось радостью в этой жизни, друзья! – хлопнул обоих по плечам Роберт. – Но на все остальное – глаза бы не глядели?

– А музы? Женщины, другим словом! – удивленно посмотрел на него обладатель банданы. Его примечательный головной убор оттенял бледное веснушчатое лицо с уже густой сеткой морщин вокруг еще довольно ярких, зеленоватых в крапинку, глаз. – В сравнении со мной, стариком, ты, Роберт, – дитя и, если не ошибаюсь, должен быть еще достаточно привлекателен для противоположного пола в твои неполные тридцать семь, малыш! – довольно ехидно добавил он.

– Женщины? Где их взять! Если ты понимаешь под этим словом нечто воздушное, летящее, а не воняющее табаком и матюкающееся на каждом шагу отродье рода человеческого, то лично я в течение нескольких лет не встречал ни одной настоящей женщины… – В голосе Роберта послышалась искренняя горечь.

– Может, ты просто плохо смотрел? – усомнился Михалыч.

– Что ты понимаешь в этом, Михалыч! Ведь ты уже давно и неисправимо женат! – Роберт пожал плечами, а длинноволосый украдкой толкнул Михалыча локтем и ухмыльнулся. – Нет уж, любить – так королеву! – заключил Роберт, не замечая насмешки приятелей.

– Угу, угу! – Михалыч поддакнул ему, словно филин, еле сдерживая улыбку. И вдруг на чьих-то часах раздалась тревожная трель будильника. Друзья переглянулись.

– Пора занятие начинать! – с тоской сказал Роберт, обернулся и внимательно посмотрел на группу собравшихся в беседке учеников. – Провалились бы они все! – от души пожелал он.

– Ну-ну! Не ругайся на источник своего существования! – строго сказал длинноногий философ.

– Да посмотрите сами! Вон они стоят! Глаз остановить не на ком! Или зеленые соплячки, или бабульки-пенсионерки, что собираются возить мужей-инфарктников на дачи! – продолжал возмущаться Роберт.

– А вон та, у ворот, в сером пальто, ничего! Пожалуй, даже очень симпатичная! – заметил Михалыч.

Новички, решив, что на них обратили внимание и занятие, наконец, скоро начнется, робкой стайкой потянулись от беседки к воротам и вошли во двор. В числе последних к ним присоединилась и женщина в сером пальто.

– В учебную комнату идите! – замахал на них руками Роберт. – Идите, идите! Я сейчас приду!

Он вытащил из кармана свернутую в трубку длинную тетрадь – учебный журнал. Пара небрежно выдернутых страниц выпала из него на асфальт.

– Так… Сейчас посмотрим, как фамилия этой дамочки… – Он снова повернулся к друзьям и стал искать в тетради нужную страницу со списком новичков. – Кто тут из них более или менее подходит по возрасту? – Он провел по списку фамилий указательным пальцем. Двое его друзей со скрытыми улыбками наблюдали за этим продвижением. Палец прошелся сверху вниз вдоль страницы два раза. – Ну, вот, может быть, Воронина. Но по возрасту она, оказывается, моя ровесница… – На лице Роберта появилось разочарование.

– И что из того?

– Да ничего! – Роберт сам не понимал, отчего разозлился. – Тоже нашли королеву! Грымзу какую-то! – Роберт захлопнул журнал и приготовился идти. – Ждите меня в учительской! Да не вздумайте смыться! Как-никак первое занятие в сезоне – необходимо отметить! – Он легким шагом вдвинулся вслед за учениками в мрачный подъезд здания училища, а двое друзей по очереди стали заводить учебные машины в гараж. Когда все было сделано и Михалыч защелкнул на дверях тяжелый замок, на дворе уже стемнело и в небе зажглись первые звезды.

«Почему это Кирилл так часто оказывается прав? – думала о муже Нина Воронина, окидывая взглядом унылую учебную комнату со стоящим посередине в виде учебного пособия разобранным двигателем грузового автомобиля. На его частях лежал густой слой пыли. По стенам были развешаны картонные плакаты. Большинство ребят, вошедших вместе с ней, уже заняли места, и ей ничего не оставалось, как пройти к случайно оставшемуся свободным третьему столу у окна. Со странным чувством ностальгии (как давно она, оказывается, не бывала в роли учащейся) Нина опустилась на жесткий стул и достала чистую тетрадь. Преподавателя все еще не было, и мысли ее о муже продолжали вяло перекатываться в сознании. – Например, вчера он весьма уверенно заявил, что, пойдя учиться, я только потеряю время и деньги».

И действительно, начало показалось ей не очень впечатляющим. Более того, ей стало казаться, что Кирилл предвидел реальность, будто как в воду глядел! Может, было бы лучше найти где-нибудь частного водителя? Однако ведь все равно придется куда-то пристраиваться сдавать на права.

Вопрос о правах волновал Нину так же, как и всех остальных учащихся, и она уже хотела повернуться и спросить у кого-нибудь из учеников, что они думают по этому поводу, но тут преподаватель наконец вошел.

Она смотрела на него пристально, изучающе. Так вот кто будет их учить! Пожалуй, не так уж молод и с неприметной внешностью. Невысок, худощав. На лице написаны равнодушие и усталость. Горькие морщинки уже успели залечь у рта. Волосы темно-русые, а глаза хоть и голубые, но неяркие, невыразительные – холодные. И вообще Нине показалось, что преподаватель у них – никакой. Тем временем он, глядя поверх голов куда-то в стену, стал монотонно бубнить, что все должны принести медицинские справки, что с пивом на занятия приходить нельзя, и раз пять возвращался к тому, что без квитанций об оплате на занятия пускать никого не будет.

«Ну и зачем я сюда пришла?» – спросила себя Нина, и в ее памяти возник тот летний день, в который мысль посещать автошколу возникла у нее впервые.

Она давно хотела побывать в Ярославле. Мечта сбылась прошлым летом в самой середине июля, когда по обочинам дорог буйно цвел иван-чай и колокольчики пахли так, что хотелось тут же броситься нагишом в траву, подминая

упругие стебли, и бесконечно вдыхать аромат луговых цветов.

Ее муж как раз недавно купил блестящую «БМВ» и собирался обкатать ее в дальней поездке. Кстати обнаружились у него и дела в Ярославле. В гараже сиротливо осталась стоять их прежняя бежевая «пятерка». У Нины отчего-то возникло странное ощущение, что она предала старую, испытанную подругу. «Пятерка» в сравнении с новой машиной казалась ей родной и привычной. Она, конечно, не была такой быстрой и мощной, как престижная и дорогая иномарка, но зато и не шипела желчно шинами на мокром асфальте, догоняя какую-нибудь простушку вроде «Москвича», «Оки» и «Лады». На плохой дороге «пятерочка» дребезжала, как старая консервная банка. На скорости больше ста она натужно гудела, но делала это по-родственному, как гудят все сделанные еще в советские времена стиральные машины, пылесосы и добротные, вечные, толстые, так милые когда-то сердцу занятых женщин кастрюли-скороварки. Новая же машина мужа представлялась Нине очень дорогой топ-моделью, снимающейся в престижных журналах и поражающей читателей сияющей до неестественности кожей и безмятежным лицом. Старая «пятерочка» напоминала ей толстую тетку из средней полосы России, впрочем, может, и из Ростова или из Воронежа – из казацких краев – с авоськами, с сумками в обеих руках, с завитыми в крутой перманент волосами и вставным золотым передним зубом. Знакомую всем россиянку, которая в случае чего может и врезать, и послать куда подальше. Но если у кого будет крайняя нужда, эта же тетка вынет из потайного кармашка старой сумки, застегнутого на проржавевшую булавку, последнюю, годами сберегаемую заначку, причем вынет со вздохом тайным, чтобы просящий, боже упаси, его не заметил, и даст денег взаймы на неопределенный срок.

На «пятерочке» они с мужем проездили восемь лет. Порядочный срок для российской машины. Как она теперь вспоминала, это были лучшие годы их совместной жизни.

Они купили «пятерочку» у знакомых. Фактически она была их первой настоящей машиной. До этого, правда, был еще ушастый «Запорожец», потом латаная-перелатаная «единичка», на которой было страшно выезжать со двора – так часто она выходила из строя, и, наконец, восемь лет назад появилась у них эта почти новая, в хорошем состоянии, бежевая «пятерка» с кожаной обивкой сидений, электронным зажиганием, импортными подголовниками и магнитолой «Panasonic». Радости их тогда не было предела. Потом, после нее, были и еще какие-то промежуточные машины, наши и иностранные, но с «пятерочкой» они так окончательно и не расстались.

Как быстро уходит время! Особенно тогда, когда это время перемен. Революции, хоть и бархатные, быстро уносят жизни. Нина очень хорошо, чуть не по месяцам, помнила время учебы в университете, начало работы, первые годы замужества. А потом, уже в 90-х, годы борьбы за выживание, за место, под солнцем слились в единый конгломерат минут, суток и лет. Десять годков пролетели как один-единственный день. И муж ее теперь был уже не скромным младшим научным сотрудником в одном из НИИ, а крупным менеджером – управляющим российским отделением знаменитой косметической фирмы. И жили они теперь уже не в бывшей родительской двухкомнатной кооперативной квартирке под самой крышей хрущевской пятиэтажки, где веснами на чердаке призывно ворковали голуби и березы роняли темно-красные сережки прямо на балкон, а в отличных апартаментах в элитном доме с запирающимся двором и подъездом, с консьержкой, видеокамерой у входа в подъезд и зимним садом на последнем этаже. Был в этом доме и подземный гараж, в котором ночевала теперь их новенькая, но пока не прикипевшая к Нининому сердцу «БМВ». А состарившаяся «пятерка» стояла в одиночестве в покосившемся сарае в углу двора их прежнего, хрущевского, дома.

Со страхом и удивлением Нина замечала, как за эти годы изменился и в общем-то поумнел, стал более серьезным, представительным ее муж. Она понимала, что новая работа определяет и его новые манеры, и новые требования к жизни. Но почему-то ей больше был дорог тот прежний, чудовищно худой, немного вертлявый, ужасно смешливый молодой парень, за которого она пятнадцать лет назад выходила замуж. В молодые годы он не снимал с себя потертые джинсы и майки с портретами битлов. Теперь он пополнел и носил дорогие костюмы, рубашки и галстуки из тех магазинов, куда она заходила с неприятным чувством похолодания в ногах; про парфюм уж нечего было и говорить – в советские времена такую красоту, какая стояла теперь у него на полках, невозможно было даже представить. Теперь благодаря умеренной полноте, рано появившейся благородной седине на висках, несмотря на постоянно брезгливо-озабоченное выражение лица, муж выглядел очень респектабельно. Женщины головы сворачивали ему вслед. Но вслед за внешностью изменился, к сожалению, и его характер. Причем изменился так незаметно, что предъявлять какие-то претензии к нему было бы бессмысленно и смешно, как, впрочем, и вызывать его на какие-нибудь доверительные беседы, душещипательные разборки. Как-то раз Нина случайно ему рассказала, как ужасно, по ее мнению, поступил с Нининой школьной подругой муж, оставивший ту с двумя дочерьми.

– Кошмар! – сказала она. – Ведь они прожили вместе не меньше, чем мы, лет тринадцать.

– Что ж, бывает и не такое! – равнодушно заметил муж и пожал плечами. – Воспоминаниями и детьми трудно кого-нибудь удержать!

– Ты думаешь? – с сомнением сказала Нина. – Разве у человека есть что-либо более реальное, принадлежащее лично ему и дорогое, чем дети и воспоминания?

– Ну, у нас же, к счастью, нет детей! – ухмыльнулся муж и перевел разговор на другую тему.

Нина опустила глаза. Детей у них действительно не было. Они не родились как-то сами собой, без всяких ухищрений, к каким прибегают другие пары. В начале их брака Нина сильно переживала и даже комплексовала по этому поводу. Но потом, видя, как совершенно легко относится к отсутствию детей ее муж, перестала об этом думать.

– Зачем тебе еще дети, когда самый главный ребенок в нашей семье – это я! – с шутливым пафосом заявлял в начале их брака Кирилл. Да и, честно говоря, зарплата у двух молодых специалистов была такая, что трудно было прокормить самих себя, не только ребенка. Нина любила тишину, порядок, хотя бы относительный комфорт, и смешливый и шумливый поначалу Кирилл действительно заменял ей ребенка. Во всяком случае, ей было не скучно с ним. Потом же, когда увеличились и жилплощадь, и зарплата, и значительно выросли потребности мужа в комфорте, Нина даже подумывала, что, если бы у нее был еще и ребенок, она, возможно, и не справилась бы с возросшей нагрузкой. И, не делая абсолютно ничего, то есть не проводя никаких медицинских обследований, не лечась и не думая о том, почему она не беременеет, Нина жила как жила, полагая, что во всем есть положительные и отрицательные стороны, и грех ей жаловаться на судьбу, на жизнь. Но все-таки, бывало, периодически возникали моменты, которые не могли ее не тревожить.

Раньше, например, они с мужем всюду старались бывать вместе. Теперь же он редко предлагал ей куда-нибудь пойти или поехать с ним.

– Не могу же я постоянно таскать тебя за собой? – удивлялся он на ее вопросы. Так, например, ни в Париже, ни в Вене Нина не бывала, несмотря на то, что муж с завидной регулярностью ездил туда в командировки. Ездил он и в другие места. Конечно, по России чаще, чем в Западную Европу, но она была бы согласна поездить с ним и по России. Тем более что жизнь у нее теперь, улучшившись качественно, стала складываться как-то рутинно, и она, коренная москвичка, редко выезжала куда-то из столицы. Полагая, что, отдавая мужу всю свою заботу, самое свое существо, она по праву должна была чувствовать себя его постоянной спутницей, его товарищем, самым близким ему человеком, с которым он мог бы поделиться и радостью, и бедой. Но по каким-то незначительным с виду признакам она вдруг снова и снова с удивлением и ужасом обнаруживала, что превратилась для него всего лишь в домоправительницу, экономку и сиделку, которой платят хорошие деньги за услуги по обслуживанию тела господина, но не пускают в ту часть его дома, в которой, как в сейфе, содержатся тщательно оберегаемые главные достояния – любовь и мысли.

Черт его знает, как и когда это произошло? Ведь она старалась, искренне старалась интересоваться его делами, и не только делами в бизнесе, но и тогда, когда он был младшим научным сотрудником, сдавал кандидатский минимум, готовил диссертацию, которую, впрочем, так и не защитил. Она помогала ему осваивать иностранный язык, даже ходила с ним вместе на курсы, заполняла вместо него многочисленные анкеты, радовалась его удачам гораздо больше, чем собственным. Ведь ее собственную работу трудно было бы назвать большим скачком по карьерной лестнице. Скромный преподаватель математики в училище – разве об этом мечтала она, когда поступала в университет? Замуж она вышла на третьем курсе, и постепенно жизнь семьи, а главным образом деятельность мужа совершенно вытеснили ее карьерные устремления, и, обладая от природы спокойным, рассудительным характером, Нина приняла заботы по дому как главное направление своей жизни.

Но вот сейчас он не хотел брать ее с собой даже в Ярославль. Сказал, что поездка будет очень короткая, деловая. Он и в самом деле думал обернуться туда-обратно в один день, но ей так надоело сидеть дома, что она согласна была бы и на деловую поездку, и на все, что угодно. Только бы вырваться из надоевшей Москвы, побывать среди просторов, среди лесов, вдохнуть аромат колокольчиков, посмотреть старинный русский город, где она до этого никогда не бывала. Она надеялась, что муж потратит долгое время на свои дела, и, чтобы не вести машину ночью, они смогут заночевать в гостинице. Тогда у нее в распоряжении оказался бы еще целый вечер. Прекрасный летний вечер на берегу Волги, ширина которой у Ярославля необъятна настолько, что теплоходы, медленно скользящие по ней вверх и вниз по течению, выглядят будто детские игрушки. Короче, она с радостью согласна была на Ярославль.

В принципе муж не удерживал ее. Довольно часто он говорил, что она вполне могла бы куда-нибудь съездить отдохнуть: в ту же Турцию, например, или на Кипр, или в любое другое место, но она прекрасно сознавала, что без нее он должен будет гораздо больше времени тратить на организацию своего быта, не хотела оставлять его.

«Он привык, что каждое утро на плечиках его ждет свежая рубашка, на пуфике возле кровати лежат носки, а на столе ожидают завтрак и кофе, сваренный так, как он любит… Кто будет это все делать вместо меня?» – думала она. К тому же ей было бы очень скучно ехать одной. Та самая единственная школьная подруга, про которую Нина говорила, что ее оставил муж, ехать не могла, так как была постоянно занята добыванием денег и заботой о дочерях, а больше составить компанию Нине было некому. На работе дружбы у нее ни с кем не составилось, да и была она в своем училище только два раза в неделю на полставки. Мужу же ездить с ней отдыхать было некогда. Он действительно работал как проклятый, весьма неожиданно превратившись из молодого сибарита в рьяного службиста, и находил неподдельное и бесконечное удовлетворение в продвижении по иерархической лестнице фирмы и в самом принципе зарабатывания все больше и больше.

Он не хотел, чтобы она ехала с ним в Ярославль, но она все-таки стала настаивать, и ему, чтобы не перейти от скрытого недовольства к явному, которым так грешили в последнее время их отношения, нехотя пришлось согласиться. Таким образом, они встали рано; в молчании, которое можно было бы объяснить недосыпанием, проехали Переславль-Залесский, Ростов и вскоре достигли Ярославля, где муж довольно быстро завершил свои дела, а она немного успела погулять по набережной, и повернули обратно.

– Через сколько светофоров я должен уйти влево? – спросил он у нее сквозь зубы, то ли подавляя зевок, то ли прожевывая кусок ветчины.

– После третьего перекрестка на четвертом, – ответила она с готовностью, на всякий случай сверяясь с картой. Путь через Ярославль она заблаговременно вычертила красным карандашом и теперь вела по этой линии пальцем, не прерываясь ни на секунду.

– Я спросил тебя, сколько я должен проехать светофоров! – сказал он, отчего-то внутренне раздражаясь.

– Ярославль не Москва, – негромко возразила она. – Светофоры есть далеко не на каждом перекрестке. На нашей карте они вообще не обозначены. Я веду тебя через город самой короткой дорогой, несмотря на то, – добавила она совсем тихо, – что давно хотела посмотреть Ярославский кремль.

– Ну вот, начинается! Мы же договаривались, что едем не в туристическую поездку! – еще более раздражаясь, громко начал говорить он. – Я тороплюсь в Москву. Я предлагал тебе остаться дома и не разводить здесь сопли по поводу местных красот!

Она не стала ничего отвечать. Он резко свернул на обочину.

– Дай сюда карту!

Она попыталась объяснить ему маршрут, по которому они едут, отчеркивая ногтем выбранный ею заранее путь сквозь паутину улиц, но он нарочно пренебрежительно отстранился от нее и долго разглядывал карту, насвистывая простенький до обалдения мотивчик себе под нос и не говоря ни слова. Она решила держаться спокойно и стала смотреть в окно. Они остановились на какой-то улочке с двухэтажными домиками, усаженной тополями. Было жарко. Ей захотелось выйти, размяться, поесть мороженого.

– Я пойду куплю эскимо. Ты будешь? – спросила она.

– Я не намерен ждать. У меня работа в отличие от некоторых, – ответил он.

«Будто бы я не работаю, – подумала она с горечью. – Подай, принеси, пошла вон… уборщиц на производстве ценят гораздо выше. Зачем я поехала в этот Ярославль? Лучше бы не ездила. Теперь на всю жизнь испортила себе впечатление».

Ей стало очень горько. Главное, она не понимала: ну почему он стал таким вредным?

Он тронул машину с места. Она взяла себя в руки и опять стала следить за дорогой по карте. После очередного поворота ей показалось, что он свернул не туда.

– Нам надо налево!

– Не видишь, вон указатель главной дороги?

– Но это для грузового транзитного транспорта! Наверное, специально сделали объезд, чтобы грузовики не портили центр. А мы, на легковой, можем как раз через центр и проехать. Будет и красивее, и ближе!

– Зато ненадежно. Ни я дороги не знаю, ни ты. Вон впереди грузовик с московским номером. Наверняка едет в Москву. Надо держаться за ним. Он выведет на дорогу.

У нее возникли сомнения на этот счет, но она промолчала. Вскоре сомнения оправдались. Заляпанный месячной грязью грузовик с московским номером свернул во двор ярославской автобазы. Они как раз успели притормозить, когда за ним с грохотом закрылись зеленые металлические ворота. Тут она не выдержала и громко расхохоталась. Муж просто зашелся от злости.

– Ну и где мы теперь? – закусив губу, спросил он.

– Откуда я знаю? Ты же сам выбрал проводника с московским номером!

Он презрительно скривился: