Вслед за Ремарком
Шрифт:
– Ну, больно много ты собираешься знать… – Сторож скроил нарочито умильную физиономию, и Нина поняла, что он хочет денег. Торопливо достала она кошелек и стала совать ему в руки разноцветные бумажки. – Ну, слушай, коли так.
Сторож торопливо спрятал деньги в карман и приподнялся на цыпочках к самому Нининому уху. Она даже не поморщилась от запаха перегара.
– Официальная версия – автокатастрофа! – со значением сказал он. – А на самом деле, – забулдыга понизил голос до минимального шепота, – убили его! Мне сторож из морга четко сказал, как коллега коллеге. – Старик сделал значительное лицо. – Продырявили нашего Роберта. Из огнестрельного оружия. Судмедэксперты все раскопали – дырочки нашли. Одну в ноге и две сбоку. Аккурат там, где сердце. А в гроб его укладывать я помогал, честь по чести! – Сторож стал перечислять Нине и другие свои заслуги в надежде выманить у нее еще денег, но она уже больше не могла его слушать. Руки ее разжались сами собой, голова опустилась.
«Значит, это правда!» – крутилась у нее единственная мысль. Его больше нет. Человека, которого она почти что любила.
И эта несостоявшаяся любовь вдруг вспыхнула в ней со страшной силой, будто пришла на смену тому костру, который прогорел и погас в сумрачный зимний день окончания ее жизни с Кириллом.
«Что же теперь делать? Как жить? – спросила она себя и нашла ответ. – Михалыч! Вот спасение! Надо пойти к нему!»
Сторож все еще вертелся возле нее. Она порылась в кармане и выгребла оттуда кое-какую мелочь.
– Где Михалыч? – спросила она.
– Да кто ж его знает! – уже веселым голосом проговорил тот. – Уволился из школы. Даже с фатеры, говорят, снялся. Уехал! А как же? У тех, кто Роберта того… у них ведь народу много. Что с того, что в катастрофе полегло, говорят, шесть человек, у мафии длинные руки. Я вот тоже думаю какое другое место найти, а то спалят ведь к чертовой матери меня вместе с этой школой! – Он озабоченно почесал грязную шею.
– Значит, не знаете, где он? – сокрушенно покачала головой Нина.
– Собачонка и та отсюда сбежала! Место такое тут гиблое! Звери, они все чувствуют, их не обмануть! – Сторож счел разговор законченным и стал удаляться по направлению к своей сторожке.
Тогда Нина как во сне поехала к Ленцу.
Снова проплывал за окном машины хорошо знакомый ей пейзаж – те же церкви и те же рощицы и поля, но только казалось теперь, что она далекая странница, когда-то уехавшая из родной земли и вернувшаяся для того, чтобы отыскать кого-нибудь из родных. Участок Ленца она нашла сразу же, но не сразу узнала. Старый дом был снесен, на его месте велось грандиозное строительство каменного коттеджа, от грядок, фруктового сада и елочки с березками не осталось и следа. Бригадой рабочих руководила энергичная женщина, в которой Нина узнала бывшую жену Володи. Ей помогал молодецкого вида длинноногий и длиннорукий парень – по всем признакам, их теперь остепенившийся сын. Ленца не было видно. Нина не стала заходить на участок, решила справиться у соседки.
– И-и-и, голубушка! – приветливо встретила ее словоохотливая женщина. – Он теперь бывает здесь редко. Важным человеком он стал. За что-то борется, за какие-то права, за свободы! А когда приезжает, то сначала из его машины выходит охранник, проверяет дорогу, а потом уж Владимир Петрович собственной персоной шагает. И тогда еще с двух сторон его люди в форме охраняют! Вот как! Будто в тюрьму ведут! – доверительно шепнула Нине на ухо старушка. – А Михалыч ваш сюда больше не ездит. Зимой вот видела вас вместе последний разок, ну и все! Правда, Роберт тоже раз в начале весны заезжал. Просил фотографии Володеньке передать. Да я не передала. Одного его теперь не застанешь, а идти туда, когда людей полон двор… Бог с ними, я не хожу!
– Можно на фотографии взглянуть? – спросила Нина.
– Отчего нельзя? Вот они. – Старушка достала из комода пакет. В нем лежали только два снимка. Нина достала их, внимательно посмотрела. Они были сделаны в тот день, когда Роберт, она и Михалыч приезжали после ее экзамена есть пельмени. На одной фотографии они были изображены втроем – Ленц, Михалыч и она, Нина; на второй только вдвоем – она и Володя были схвачены за беседой. Она и не помнила, когда это Роберт умудрился их сфотографировать. Самого Роберта на фотографиях не было – фотографы редко оставляют на пленке следы собственной внешности. Она положила фотографии в пакет и молча отдала старушке. Домой она возвратилась на автопилоте.
И с той поры началось ее долгое паломничество по «святым местам». Она изъездила все маршруты, на которых училась с Робертом водить машину, по нескольку раз кружилась на одних и тех же перекрестках, обманывая себя. Все ей казалось, что вот сейчас еще немного она проедет вперед и рядом с ней окажется их учебная желтая машина с таким знакомым ей номером и человеком, сидящим впереди с растрепанным журналом на коленях. А уж сколько часов она провела на мостике с грифонами, было просто не счесть! Бессчетное количество раз она гладила блестящую, стершуюся лапу, как верующий прикладывается к иконе, вымаливая прощение; изучила каждое перышко на птичьей голове. Она сама не знала, что хотела найти в своих поездках, чего ждала от них, но, повторяя их, она будто отдавала кому-то некую дань, и на время ей становилось легче. Недаром же ритуалы, принятые у народов разных религий, а не мрачное бездействие атеистов, помогают людям легче справляться со свалившимся на них горем.
Пульсатилла никак не могла на нее повлиять – Нина от нее убегала. Как только подруга приближалась к ней на расстояние слышимости, Нина бормотала «прости» и разворачивалась в противоположном направлении. Она очень похудела и отказывалась от еды. Собственно, никто ее насильно и не кормил. Сама себе Нина придумывала разные отговорки; то еда казалась ей несвежей, невкусной, то вдруг она говорила себе, что должна экономить…
Еще она совершенно не могла спать. Все время ей снился почти одинаковый сон: ей казалось, что в той страшной поездке она сидит в машине вместе с Робертом и, когда преследователи уже настигают их автомобиль, она нажимает на какую-то дополнительную педаль, их машина отрывается от земли, поднимается в небо и оставляет бандитов далеко внизу. «Если бы я не отвергла его в тот последний вечер, – думала Нина, вспоминая эпизод с тортом, – может быть, он не поехал бы в свое опасное путешествие. Или поехал бы в другое время… И тогда все могло бы сложиться совсем по-другому».
От этих изматывающих снов и размышлений она была почти на краю опасной и страшной болезни, как вдруг на нее повлияло одно очень странное, на ее взгляд, обстоятельство.
В середине августа, когда листья московских деревьев и кустарников покрываются некрасивым пыльным налетом, а в уличных киосках начинается настоящий разгул овощей, арбузов и дынь, Нина, совершенно истощенная голодом и бессонницей, стояла на своем привычном месте возле крайнего грифона и в тысячный раз прокручивала в голове уже полузабытые подробности их с Робертом недолгой связи. Вид у нее при этом был такой необыкновенный, что одна невысокая женщина, прогуливавшаяся неподалеку, обратила на нее внимание и уже собралась поднести Нине милостыню, но остановилась, встретив непонимающий взгляд.
– Не обижайтесь, – сказала ей женщина, поняв свою ошибку. – Сегодня здесь, в церкви, отпевание. Я поэтому тоже не в себе.
Вид женщины, а еще более ее голос привлекли внимание Нины. Она вернулась из своих воспоминаний в действительность. Ей было в общем-то все равно, но что-то заставило ее задать вопрос:
– Вы были знакомы с человеком, которого сегодня хоронят?
Женщина приложила платочек к глазам. По всей видимости, ей было необходимо выговориться.
– Я очень хорошо ее знала. Это была моя подруга.