Вспомнить себя
Шрифт:
— Пошляк! — рявкнул Меркулов, словно с цепи сорвался.
— Константин Дмитриевич, я не могу разговаривать с вами в таком тоне, — мягко возразил Турецкий, услыхав, как в Костином кабинете что-то металлическое упало на пол. Это он, скорее всего, смахнул в запальчивости со стола никому не нужное пресс-папье от несуществующего чернильного прибора. И зачем держит, непонятно, может, для солидности? Или от «ходоков» защищается? Нет, деловые бумаги прижимать. — Тогда давайте так, — решительно уже сказал Турецкий. — Вы будете размышлять, а мы всей оперативно-следственной бригадой отправляемся купаться на море. Раньше полудня не ожидайте. Все, приятного
Положил трубку на стол, а подбородок — на сжатые кулаки и уставился на нее, как хитрый лис на глупого зайчишку. «Зайчишка» старательно маскировался под маленький серый камешек, а лис выжидал: вот сейчас дернешься, тут я тебя и… «ам» или «гав», — один черт…
«Мобильник» заиграл первые восемь тактов увертюры Вольфганга Амадея Моцарта из оперы «Свадьба Фигаро». Закончил. И когда захотел сыграть по новой, Александр Борисович прекратил свою «меломанию».
— Я вас внимательно слушаю, Константин Дмитриевич. Вы уже… решили?
Александр вовремя прервал свою же паузу, избежал грозы. Меркулов что-то невнятно буркнул и, наконец, заговорил:
— Я боюсь, Саня, что ваших аргументов может оказаться недостаточно для принятия столь кардинального решения. Это понимаешь?
— Понимаю, хотя я бы убрал из твоей фразы слово «столь», кардинальное — оно уже само по себе кардинальное, в усилении не нуждается. Но это тоже к слову. А если мы вам представим еще и аудиозапись вкупе с видео, где идет прямой и откровенный бандитский разговор, после экспертизы которого тебе любой Володькин эксперт укажет на идентичность голосов и там, и сям, тогда как?
— Это было бы неплохо, но…
— Опять мало?
— Личность не та, Саня. Не ваш уровень.
— Хорошо сказано!
— Ты неправильно понял.
— Ошибаешься, я все правильно понял. Там сейчас Плетнев с Липняковским расширенное совещание проводят, так вот я пойду и скажу им: «Вы, ребятки, хорошо поработали, но теперь отдыхайте, будем ждать, когда рак на горе свистнет. В смысле, генеральный прокурор». Как полагаешь, повеселятся?
— Не фрондируй и не ораторствуй. Ты сам все прекрасно понимаешь.
— А знаешь, Костя, нет. И вообще, кончать пора с этой петрушкой. Надоели вы мне хуже горькой редьки. Извини, ничего не могу с собой поделать. Пора переквалифицироваться в управдомы…
— Плохой из тебя управдом, коли со своим собственным домом разобраться не можешь.
— Даже так? — быстро спросил Турецкий и почувствовал, как кровь ударила ему в голову. Ох, опасное состояние, зря Костя рискует… Но Александр взял себя в руки, не слушая, что там «балабонит» в трубку Меркулов. — А ты прав, — перебил он какую-то фразу, — даже управдом не получится. Значит, пойду в писатели. Рассказать есть чего, пусть хоть посмеются разок, а то все сплошные сопли да слезы, кровь да дерьмо, а я развеселю, расскажу про нашу Генеральную прокуратуру.
— Я тебя спросил: ты знаешь, что Ирина летит к тебе?
— Ко мне? А зачем? В море искупаться? Так я тут ни при чем. Я не звал. Я сам — на птичьих правах. Пусть себе купается, если ей больше делать нечего. Желает отдохнуть, тем более не стану мешать. Тут есть с кем. Так что проблем не вижу.
— Ее Валентина Денисовна пригласила отдохнуть.
— Ну, вот ты и раскололся, Константин Дмитриевич. И я понял вашу игру. Неумная, должен заметить. Впрочем, о чем теперь говорить, придется отъехать куда-нибудь, чтоб не мешать людям поправлять свое здоровье. Я сейчас сообщу коллегам, что получил твое согласие на мою просьбу об отстранении меня от дальнейшего расследования этого уголовного дела в связи… А, ладно, я сам придумаю что-нибудь, чтоб у них не возникло глупых вопросов, начинающихся со слова «почему?».
— Саня, подожди минутку. Я долго тебя слушал, а теперь ты сделай мне такое одолжение, потерпи немного. Так вот, мне ужасно надоели твои бесконечные капризы. Ты слышишь меня?
— Да-да, конечно-конечно, а что ж мне еще остается делать? Я ж не могу тебе отказать в последней просьбе?
— Ах боже мой!.. — тяжко вздохнул Меркулов. — Да пойми же ты, стоит нам сделать то, о чем ты просишь, как на нас немедленно спустят всех собак! Опять, скажут, Генеральная прокуратура начинает травить несчастных олигархов, которые только и делают, что пекутся о благе государства да об устройстве новых рабочих мест!
— Ну, извини, тогда это же совсем другое дело! Я ведь, сидя тут, в глухой провинции, у моря, не знал, что Генпрокуратуры больше не существует!
— Опять ты?! — взорвался Меркулов.
— Не опять, а в последний раз, — спокойно парировал Турецкий. — Да чего ж вы дошли, ребята, если за целый год, что меня не было, ни одного дела не довели до конца? И это совсем не значит, что я хорошо работал, это значит, что вы вообще прекратили всякую работу! О чем ты мне говоришь? Вдумайся! Я что, ареста требую? Мне нужно, чтобы этот господин пришел сюда и дал свои показания. Явился, как любой гражданин России, которому прислана повестка! А уж чем прижечь ему задницу, я как-нибудь без вас разберусь! И кто придумал, что у этого хера какая-то неприкосновенность?! Кто ее видел?! Вы что, очумели там все, ребята?! Он кто? Депутат? Министр? Может, он — Президент? Кто он, объясни ты мне, идиоту, замахнувшемуся на незыблемые устои капиталистического общества России!.. Ладно, Костя, устал я, извини. Я действительно еще не выздоровел, мне надо на воды, в Пятигорск, чтоб прикончить там какого-нибудь… Моцарта с его «мобильниками».
— Успокойся, Саня. И не отходи далеко. Я, наверное, все-таки попробую…
— Ну, помогай тебе Бог…
К подъезду мэрии подкатил бронированный «мерседес» в сопровождении большого черного джипа. Как и вчера, когда на площади, напротив больших окон, которые пришлось плотно закрыть и даже приспустить маркизы, шумела толпа «прогоревших» земляков, из первой машины стремительно, этаким чертиком из банки, бочком выскочил уже известный мэру Григорий Алексеевич Переверзин. Его в мгновение ока окружили четверо типичных «братанов», и вот такой целеустремленной группой они понеслись к парадным дверям.
Мэр тяжело вздохнул. Опять начинается… Нет, увы, опять продолжается…
Вчера шел стихийный митинг протеста, и Виталий Семенович мог этим обстоятельством хоть как-то оправдать перед наседающим московским олигархом свою нерешительность. Да и ситуация, к сожалению, работала в пользу Переверзина. На плакатах и растяжках с убедительной ясностью читалось, что народ во всех своих несчастьях винит именно мэра. В первую голову. Винит за все: за раннюю жару, за рыночный произвол носатых соседей, за лопающиеся, уложенные после войны водопроводные трубы, за бесконечные отключения электричества, что наносит хозяевам бесчисленных магазинчиков, палаток и лавок, маленьких кафе и чайных несоразмерные убытки, а последний случай — это вообще уже выше всякой крыши… Конечно, возмущены, конечно, требуют наказать нерадивую власть! А тут еще и этот столичный деятель, словно ворон, почуявший запах мертвечины…