Встреча на далеком меридиане
Шрифт:
– Нет, это не совсем верно, - осторожно сказал Ник, борясь с собственными чувствами, чтобы сохранить хотя бы подобие объективности. Есть некоторые сомнения в правильности устройства его прибора, но и основательность этих сомнений еще нужно доказать.
– Вы чрезвычайно снисходительны к Гончарову, - возразил его собеседник по-английски. Его изысканная ирония обратилась теперь и на Ника.
– Однако я слышал, что дело куда серьезнее.
Ник оглядел сидящих за столом. Сейчас было ясно видно, кто к какой группе принадлежит: одни улыбались, другие сидели с каменными лицами. Ник не знал, по какому поводу произошел раскол или в чем именно заинтересованы те и другие и даже он сам, но с каждой секундой ему становилось яснее, куда инстинктивно влекут его собственные симпатии. Он повертел в пальцах стоявший перед ним бокал, стараясь
Все это касалось чего-то гораздо большего, чем безличные числа, которые в конце концов определяются людьми, большего, чем научная обоснованность, которая в конце концов меняется со временем, - это касалось живых людей, человеческих взаимоотношений, и Ник вдруг столкнулся лицом к лицу с тем фактом, что по-человечески Гончаров ему ближе, ставит он его выше и дружба с ним для него дороже, чем поддержка соседа по столу.
– Цифры Гончарова, быть может, потребуют пересмотра, - уступил Ник, но больше никаких уступок делать не намерен.
– Вполне вероятно, что питающее напряжение у него немножко велико.
– А если велико, то придется произвести перерасчет?
– Возможно.
– И он приведет к совпадению его результатов с вашими?
– Возможно, - сухо ответил Ник.
– И это означает, что опубликованные им цифры чересчур малы?
– Возможно, - повторил Ник.
– Иначе говоря, они неверны, так ведь?
– Нет, не так, - с той же невозмутимостью сказал Ник, и это вызвало общий смех.
– Вы хотите сказать, что хоть он, очевидно, ошибается, но тем не менее прав?
– бросился в атаку еще один человек.
– Любопытная двойственность!
– Эффект Гончарова, - засмеялся кто-то.
Ник выждал, пока веселье уляжется само собой. Он понимал, что логически он не прав, ну и пусть. Он занял такую позицию намеренно, почти из озорства, но теперь он знал, что по какому-то большому счету он прав, и поэтому был уверен в себе.
– Я хотел сказать совсем другое, - начал он.
– Незачем доказывать, что любой эксперимент - это нечто гораздо большее, чем численный результат.
– Согласен, - сказал человек, задавший ему тот, первый вопрос. На его тонком лице было выражение ленивого добродушия, но глаза смотрели настороженно.
– Самое главное - общая идея. Только она может быть верной или ошибочной, а идея Гончарова правильна.
– Тоже согласен, но ведь это только первый шаг.
– Хорошо, второй шаг - это осуществление идеи на практике посредством прибора. Тут тоже можно пойти верным или неверным путем. А Гончаров подошел к этому по существу правильно.
– Ах, по существу?
– усмехнулся его собеседник.
– "По существу" очень похоже на "совершенно", но между этими понятиями есть значительная разница, не правда ли?
– Да, правда, - согласился Ник, сохраняя прежнее хладнокровие. Возможно, он ошибся в уровне питающего напряжения, но эта ошибка поправима. Таким образом, третий шаг - истолкование данных, полученных с помощью прибора, - тоже вполне поправим. Я хочу сказать, что это тот случай, когда первые результаты огромной работы, быть может, потребуют проверки, но нет никаких оснований зачеркивать всю эту огромную работу.
– Но позвольте, вы же в конце концов соглашаетесь со мною!
– сказал человек.
– С большим тактом, конечно, с большой добротой и, простите, весьма уклончиво. Но что неправильно, то неправильно. Видите ли, по здешнему обычаю мы очень ценим прямоту.
– Лицо его стало жестким. Он и в самом деле ненавидел Гончарова, а теперь стал ненавидеть и Ника. Дипломатические тонкости - это очень мило, но в данном случае бессмысленно. Разрешите мне сказать вам напрямик: Гончаров в течение двух с половиной лет ставил себя и всех, кто с ним связан, в дурацкое положение! Будь я на вашем месте, я бы честно признался, что в восторге от одержанной победы. Со своей стороны поздравляю вас с такой безупречной работой.
– Спасибо, - сказал Ник, - но если бы вы были на моем месте, вы бы гораздо яснее представляли себе трудности, связанные с такого рода работой, и я первый готов подтвердить, как ценна работа Гончарова, потому что я прочесал частым гребнем все, что он сделал.
Люди, выслушавшие нападки на Гончарова с каменными лицом, теперь глядели на Ника дружелюбно и даже, кажется, с благодарностью, но человек, который задал ему первый вопрос, остался непоколебим. Он стремился свести счеты с Гончаровым и ухватился за этот научный вопрос, как за палку, которой можно ударить его, а так как Ник этой палки ему не дал, он весь оледенел от презрения и злости.
– Если вы такой поклонник Дмитрия Петровича, почему бы вам не отречься от ваших результатов и не предоставить ему поле действия целиком?
– Я слишком большой его поклонник, чтобы пойти на это, - возразил Ник.
– Я верю, что в конце концов он заинтересован в правильном ответе несравненно больше, чем в своей репутации.
– Видите ли, - продолжал он, я не согласен с вами, что "правильное правильно", а "неправильное неправильно", если вы хотите этим сказать, что может существовать нечто абсолютно правильное или абсолютно неправильное. Во всей природе ничего подобного не существует. Человекоубийство является злом, однако законы допускают оправданное убийство. Брак заключается на всю жизнь, однако законы допускают развод. Разве в науке бывает что-либо неизменное? Числа существуют лишь потому, что мы условились считать, что один и один будет равняться двум. Физические константы? Еще когда нас с вами не было на свете, физики измерили заряд электрона. Эти измерения повторялись миллионы раз, и ответ получался всегда один и тот же. Но верен ли он? Число верное, это правда, но мы до сих пор не знаем, что оно означает, потому что не знаем природы электрического заряда, как не знаем даже, что такое электроны. Так что если числа и неизменны, то значение того, что они собой выражают, подтверждено бесконечными измерениями. И никогда ни один человек не обладал монополией на правоту или неправоту. У Ньютона были блестящие прозрения в области динамики, но он ошибался относительно природы света. Максвелл блестяще определил природу света и заблуждался относительно свойств материи. Кто может быть судьей других? Беря от человека то, в чем он прав, мы должны мириться с тем, что в чем-то ином он неправ.
– Диалектика, хоть бы и в искаженном виде, для нас не новость, последовал усталый ответ.
– Тем не менее, если не существует правильного и неправильного, мы скованы по рукам и ногам. Разве можно тогда вообще совершать какие-либо действия?
– Разумеется, можно, - сказал Ник.
– Но если вы действуете только по принципу абсолютно правильного или абсолютно неправильного, то вы действуете по догме. Сначала нужно получить возможно более полные сведения по интересующему вас вопросу, потом действовать, но всегда при этом помнить, что сведения ваши могут быть далеко не полными и даже ошибочными и что ваша деятельность всегда будет оцениваться заново. Это единственная точка зрения, которая позволяет человеческую ошибку рассматривать как нечто естественное, а не как умышленное преступление или злодейство. Самый важный урок, который следует извлечь из истории, заключается в том, что человек неизбежно ошибается; второй урок - то, что нет способа искоренять в человеке склонность к ошибкам и нельзя даже пытаться искоренить ее, так как это угрожает обеднить род человеческий, потому что сегодняшняя ошибка завтра может стать истиной. Я утверждаю, что творчески мыслящим человеком, пусть даже глубоко ошибающимся, нужно дорожить больше, чем абстрактными понятиями о правильном и неправильном. И вот, вместо того, чтобы уступить поле действия Гончарову, я надеюсь встретиться с ним на этом поле и вместе довести работу до конца.
Ник встал, стараясь скрыть раздражение. Меньше всего на свете он ожидал, что станет защищать работу Гончарова, и, однако, это он и делал, хотя, быть может, не без тайной злости, потому что для него, как для человека и ученого, нет и не будет никакого спасения, пока не решится эта проклятая проблема.
– Боюсь, мне пора отправляться в Москву, - сказал он, обводя глазами стол.
– Может быть, я могу кого-нибудь подвезти?
Приглашение это не относилось ни к кому в отдельности, и никто на него не откликнулся. До самого своего отъезда он чувствовал в хозяевах некоторую напряженность и виноватое смущение, но это его уже нисколько не трогало. Он знал теперь, как он относится к Гончарову, - он не может оставить его в беде, что бы между ними не произошло.