Встреча на далеком меридиане
Шрифт:
– Я останусь, - вяло произнес Ник. В лице Гончарова ничто не изменилось.
– Хотя бы только до тех пор, пока мы не узнаем первые результаты.
Зазвонил телефон.
– Это, наверно, из бюро обслуживания. Брать мне билет или нет?
– прямо спросил Ник, предоставляя решать Гончарову.
– Лучше берите. Отказаться всегда успеете.
Но это оказалась институтская секретарша, спрашивавшая Дмитрия Петровича. Гончаров взял трубку. Разговор был коротким, Гончаров сказал "Спасибо", положил трубку и слегка усмехнулся.
– Ну вот! Теперь
– Да.
– Тогда отдайте свой паспорт в гостиницу, когда вернетесь туда, они сами проследят, чтобы вам поставили штамп.
– Он встал и протянул руку.
– Я очень рад. Приходите ко мне сегодня вечером, мы тихонько отпразднуем это вдвоем. Придется тихонько, потому что я еле жив. Но моя домоправительница позаботится о нас.
– Сегодня я не смогу, - сказал Ник.
– Очевидно, я буду занят.
– Ну, тогда завтра. А если сегодня вы вдруг окажетесь свободны, позвоните мне.
– Сомневаюсь, чтобы я был свободен. Между прочим, Валя тоже вернулась из Академии?
Гончаров взглянул ему в глаза и снова сел, как человек, которому предстоит выполнить дело, требующее особой методичности.
– Нет, - сказал он. Голос его был негромок и спокоен, но тверд.
– Она уезжает туда вместе с другими.
Ник не мог выговорить ни слова. Он был так потрясен, что у него перехватило дыхание. Изумленный силой нахлынувших на него чувств, он мог только молча глядеть в эти спокойные карие глаза, не отрывавшиеся от его лица и не дававшие отвести взгляд. Говорить было трудно, и он сам заметил, что его срывающийся голос почему-то звучит резко и требовательно.
– Но почему? Почему именно Валя?
– Потому, что отправляемые схемы - это, по существу, ее работа. Потому, что новые схемы будут, по существу, ее работой. Потому, что если придется писать доклад о пересмотре предыдущих результатов, то по справедливости надо дать ей возможность быть среди тех, кто исправит наши ошибки. А также потому, - добавил он чуть-чуть резче, - что она сама очень хотела поехать.
Снова зазвонил телефон.
– Если это из бюро обслуживания, - сказал Гончаров, - вы можете теперь окончательно отказаться.
В трубке послышался женский голос, говорящий по-русски, но так быстро, так взволнованно и ласково, что Ник не сразу узнал Валю. К сердцу его бурно прихлынуло облегчение.
– Ник!
– радостно кричала Валя.
– О, Ник! Как я рада, что застала тебя! Слушай, Ник! У меня ужасные новости. Я уезжаю. Ты знаешь?
В первый раз, она обращалась к нему так интимно, и от этого неожиданная радость стала еще острее. Звоня через коммутатор, она без стеснения говорила ему "ты", "тебя", "знаешь". Никто, никогда, ни на одном языке не называл его на "ты", и Нику, за всю свою жизнь привыкшему к сдержанному английскому "you", казалось, что она целует и ласкает его; но, изо всех сил стараясь справиться с волнением, он смог выдавить из себя только безжизненное "Да, я знаю" по-английски, потому что за ним неотступно следили карие
– Я не могла не поговорить с тобой до твоего отъезда, - скороговоркой продолжала Валя.
– Через несколько минут будет посадка на самолет.
Эти слова, сильнее, чем все, что говорил Гончаров, заставили его почувствовать, что угроза ее отъезда реальна, неотвратима; ему хотелось крикнуть: "Где ты, Валя? Где ты? Я хочу быть с тобой!", - но в горле у него застрял комок, и слова "Я рад, что вы мне позвонили" прозвучали довольно спокойно.
Валя помолчала - она наконец догадалась, в чем дело.
– Вы не один?
– Да.
– О!..
– послышался в трубке замирающий вздох, проникнутый горьким разочарованием, но затем она горячо заговорила: - Ну и пусть! Тогда я сама скажу все, что хочу. Вы понимаете, почему я должна ехать, правда? Все это так для меня трудно! О, Ник, Ник! Я просто не могла больше выдержать, хоть и прикидывалась мужественной. Я люблю вас, Ник. Я хочу сказать вам это, прежде чем уеду. Я люблю вас. Пожалуйста, не говорите ничего. А я говорю это, потому что не могу иначе. У меня переполнено сердце. Но я не хотела оставаться в Москве и видеть, как вы уезжаете.
Слушая ее, Ник прикрыл глаза и заслонил их ладонью.
– Но видите ли, я не уезжаю, - тихо сказал он. Гончаров по-прежнему не сводил с него взгляда.
– Что?
– воскликнула она в смятении.
– Что вы говорите, Ник, милый? Вы не уезжаете в четверг?
– У нее не хватало дыхания.
– Сколько вы еще здесь пробудете?
– На сколько дней я остаюсь?
– спросил он Гончарова, не выказывая кипевшего в нем гнева.
Гончаров пожал плечами.
– Посмотрим, что вам поставят в паспорте. Да не все ли равно? небрежно произнес он.
– Скажите ей, что закажете билет еще раз, когда придет время, вот и все.
– Я еще не знаю, - сказал Ник в трубку.
– Вероятно, недели две.
– Только?.. Я не успею вернуться. Но я...
– Она всхлипнула.
– Я _должна_ ехать. Это _очень_ важно для меня. Все так считают, и они правы, но...
– Она зашептала какие-то ласковые слова, которым его не учили на уроках русского языка; он слегка опустил голову и напряг все мускулы лица, чтобы спрятать жегшие ему глаза неудержимые слезы.
– Прощай, мой дорогой, - упавшим голосом торопливо сказала она.
– Я... я не могу говорить. Не могу! Все стоят возле будки, смотрят на меня и удивляются. Надо бежать. Может, мне написать тебе?
– Да, пожалуйста, - произнес он.
– Очень прошу.
– Люблю тебя, - еще раз сказала она.
– Люблю!
– и сразу повесила трубку.
А Ник все еще прижимал к уху замолкшую телефонную трубку, стараясь овладеть собой. Жжение в глазах постепенно проходило, дышать стало легче.
– До свиданья, - сказал он в молчавшую трубку и глубоко перевел дыхание.
Гончаров, усмехнувшись, покачал головой.
– И все это из-за какого-то билета на самолет! Ну ладно, позвоните мне вечером.