Встреча на деревенской улице
Шрифт:
В сельмаге, как всегда, народ. Терпеливо стоят в очереди. Больше женщины. Говорят свое. Старухи увидали меня, заулыбались.
— Приехал?
— Приехал.
— И как это только тебя жена одного оставляет в городе?
— Да вот не оставляет, коли приехал, — отвечаю я. И это им в самый раз. Засмеялись, словно обрадовались.
— Это уж верно, наш брат без веревки у подола держит.
— Правильно Авдотья Николавна делает, что надолго не отпускает. Ну-ка пусти, как он тут же свои усы накрутит. Чего ж без нее явился?
— Она по хозяйству.
— А ты чего, купить или как?
— Да вот бутылку надо бы.
— Ну дак и бери. Дайте ему без очереди. Чего будет томиться. Это наше дело разного набирать, а ему чего время попусту тратить.
У Николая Иваныча все уже готово. Даже успел яичницу на свином сале спроворить. Впрочем, теперь что — газ, поднес спичку и жарь.
— Ну, вот и еще год прошел, — говорю я.
— Пролетел, будто и не было. А ты, значит, опять в отпуск?
— Опять.
Мы уже выпили, закусили — и огурцы, и грибы и впрямь хороши — теперь самый раз поговорить. Николай Иваныч доволен. Жена на огороде, да если теперь и заявится, то уже не помешает.
— Ну, давай-давай. Набирайся сил. А я в этом году на пенсию выхожу. Но работать, однако, не брошу. Чего дома-то околачиваться. К тому же у нас стройку затеяли. Жилой комплекс называется. В этой пятилетке шесть двухэтажных домов должны построить.
— Кто же там будет жить?
— С Маловки в первую очередь переселят. Ну, они рады. У них что? Ни озера, ни леса. А тут эка, само Чудское. Так они с полным удовольствием.
— Ну а что же потом — и вас вселят в такие дома? — с некоторой тревогой спросил я, потому что косвенно могло коснуться и меня.
— Ну до нас очередь далека. Это из других деревень станут свозить, а мы и так здесь. Чего нас селить. Не, нас не будут. А если и будут, так не скоро, — он налил еще по стопке, — может, и не доживу.
— А что, уж так не хочется в новый дом? — У меня появился прямо-таки какой-то болезненный интерес к этому вопросу.
— Да ведь как тебе сказать, Павлуша. Сначала попробовать надо. Вот газ тоже не хотели. К чему вроде он, если есть печка, а теперь так привыкли, что отними, так и жаловаться станем. Все дело в привычке. Там, в новом-то доме, тоже будут свои приятности. Дров не надо, опять же воду не носить с улицы, будет водопровод, как в городской квартире. Ну и другие какие удобства. Но опять же и недостатки. Скажем, на кой мне жить вместе с Морковым? Надо же, дом сгорел, так он теперь под самый бок ко мне подвалился. Нужен он мне, как мороженый лук.
— А чего ты так к нему?
— А как же еще? Или, думаешь, я забыл, как он после войны командовал мной? Все помню! Ну да к тому времени уж и Моркова не будет. Вон как его трясучка бьет. А это верный признак — долго не протянет.
— Что, обижал?
— А как же? Я только с фронта явился, так он тут же меня на лесозаготовки наладил и не выпускал подряд два года. А харч-то какой был? Ведь не заяц, чтоб кору жрать. И слова не скажи. Под суд за сопротивление власти. Знаю я его... — Николай Иваныч сердито посмотрел на меня. От выпитой водки на лбу у него выступила испарина.
— До сих пор не можешь простить?
— А за что прощать-то? Чего я видал от него доброго?
— Ну да ведь и с него спрашивали, — сказал я, вспомнив разговор с Морковым.
— А это нам неизвестно. А то, что меня гонял да обижал, так это доподлинно... — Помолчал и уверенно сказал: — Да нет, в своих домах будем жить. Чего нас сселять. — И это было сказано так твердо, что я успокоился за свою избу. Если Кузёлево останется, так и меня не тронут.
Выпили еще. Николай Иваныч покрутил плешивой головой, заглянув в окно. Анна Дмитриевна, его жена, все еще поливала гряды.
— Вот тоже, хоть и жен взять, — заговорил снова он. — Всегда они правы, таракан тебе в нос, а мы, мужья, завсегда виноваты. Выпьешь — виноват, мало рыбы поймал — виноват. Кругом виноват. А то еще на днях говорит: «Я выходила за тебя замуж, надеялась на совсем другое, а ты обманул меня». Это теперь, когда ей под шестьдесят, вздумала корить, а? Обманул! А чего обманул-то? Чего? Как у Христа за пазухой жила. Да ну их к лешему! — Это он сказал уже с сердцем, и я понял, что он готовится к бою с женой. Может, не столько атакой, сколько обороной.
Бутылка подошла к концу. Николай Иваныч проворно рассовал вилки и стопки по своим местам, сполоснул тарелки из-под огурцов и грибов, вытер сковороду после яичницы, убрал хлеб, сунул банки с соленьями куда-то в глубь буфета, будто ничего у нас и не было. И, когда управился со всем этим ликвидационным маневром, закурил и философски заметил:
— Вот так вот и живем, Павлуша. — Вздохнул, но тут же винная волна снова подняла его на гребень обиды, и он воскликнул: — Чудило этакое, все думает, что сто веков будем жить. А того не понимает, что теперь уже надо каждый час ловить да радоваться, что он твой. Дура, ей-пра, дура!
И тут вошла Анна Дмитриевна. С засученными до локтей рукавами пестрой кофты, в платке, надвинутом на выцветшие, но еще красивые, дугой, брови.
— Ань! — тут же вскочил Николай Иваныч. — А у нас дорогой гость!
Анна Дмитриевна быстро, по-хозяйски окинула взглядом пустой стол, и лицо ее стало страдальческим.
— Хо-зя-ин! — чуть не плача заговорила она. — Расселся, а нет того, чтобы человека угостить. Ну, чего стоишь-то? Накрывай стол да вино поставь, а я сейчас яишню сготовлю.
— Нет-нет, спасибо, Анна Дмитриевна, — тут же стал я отказываться. — Мне домой пора. Жена ждет.
— Только пришел, уж и пора. Как бы не так. Ну, чего стоишь-то, говорю! Ведь обидел человека, обидел!
— Я что... Я всегда, — засуматошился Николай Иваныч и снова поставил на стол наши стопки, но тут что-то, видно, разглядела в его лице Анна Дмитриевна, потому что взяла одну из стопок, понюхала и остро взглянула на мужа.
— Да ты уж никак приложился? Ну да! И нос скраснел, и глаза лупятся. Да когда ж ты это успел? А? Ну ты скажи! Вот, Павел Сергеич, как тут с ним жить? Смолоду таким не был, а теперь на старости совсем от рук отбился. Только и думат, как бы этой заразы нажраться!