Встреча на деревенской улице
Шрифт:
Когда зачитывали приговор, я глядел только на Дементьева. Нет, ничто не дрогнуло в его лице. Он даже не посмотрел на жену. Стоял опустив голову и не поднял ее, когда его повели. Так что я не ошибся.
1979
ПУТЕШЕСТВИЕ В ОДНИ СУТКИ
Давно мы собирались выехать на рыбалку с ночевкой, да все как-то погода не позволяла. То дули северные ветры с таким волнобоем, что и к лодке не подойти, то сплошняком лили дожди, так что и земля уже больше не впитывала в себя воду, то задувало с востока, а это уже самое никудышное для клева. Но вот наконец-то установилась тихая
Лодка шла устремленно, мотор гудел ровно, и так было славно глядеть по сторонам, видеть наш берег, постепенно превращавшийся в узкую полоску, протянутую между небом и водой, и уходить все дальше в необозримый простор вечной воды.
В такой день далеко видно, особенно на гладкой воде. И удивительно было наблюдать чаек на их сторожевых постах. Белые, словно пенопластовые, оторванные от рыбацких сетей поплавки, они были разбросаны по своим, только им ведомым квадратам в ожидании снетка. Терпеливо и неподвижно они могли сидеть в таком состоянии часами. И если, случалось, снеток поднимался со дна, сторожевая чайка тут же оповещала ближних гортанным кликом, те — других своих ближних, клик в одну минуту достигал берегов, и тогда с песчаных отмелей снимались целые колонии чаек и летели к этому месту. И там начиналось чаячье пиршество. С криком, с азартным ором, с падением с размаху в воду, выхватыванием рыбы, суматохой, сутолокой, с жадностью и прожорливостью, со всем тем, что на рыбацком языке определяется двумя словами.: «Чайка бьет!»
Но мы проходили километр за километром, а чайки все так же неподвижно, как пенопластовые поплавки, белели на воде.
Поначалу, неподалеку от наших берегов, нам встречались местные рыбаки, но теперь они уже не видны. И сколько я ни вглядываюсь, ни впереди, ни по бокам никого из рыбацкого люда нет.
Геннадий, могучий псковитянин, сидит на корме у мотора. Время от времени он зорко всматривается в берега — отыскивает свои приметы, по которым определяет рыбные места. Мы идем к Большим Раскопельским камням. На них мне еще никогда бывать не доводилось. От нашего берега они находятся в пятнадцати километрах. Это подводная, довольно длинная каменистая гряда, где всегда держится окунь.
Я люблю вот такие нетронутые места. Они всегда таят в себе что-то неожиданное, и влекут, и заманивают. И все чаще начинаю вглядываться в лицо Геннадия. Но оно, как всегда, спокойно.
— Далеко еще? — перекрывая гул мотора, кричу я.
— С полчаса! — кричит он в ответ.
Эти полчаса тянутся долго. Я уже и удочки подготовил, и червей насадил, и якорь привязал к длинной капроновой веревке, чтобы в любую минуту бросить его в воду, а мы все еще идем и идем.
— Бросай!
Как всегда неожиданно определяется для меня уловное место: вода ведь поверху вся одинакова! И якорь летит за борт. Веревка быстро бежит из-под ноги, и не успевает еще лодка замедлить ход, как ее уже разворачивает. И наступает тишина.
Здесь редко бывают рыбаки, и поэтому рыба непуганая. Ее даже гул мотора не насторожил. Я забросил одну удочку и только взялся за другую, как на первой уже сидел хороший окунь. Я потащил его, перебирая жилку, и он тупыми толчками пошел вверх.
Одновременно с моим окунем в ведро шлепнулся и окунь Геннадия. И началось то самое, когда не до курева, не до каких-то дум, когда часы бегут, как минуты. Одного за другим таскали мы окунье, и вот уже ведро доверху. Но куда нам столько? Если б ехали домой, но впереди еще сутки, а на уху куда же больше. И мы пошли к острову Пийрисаар, чтобы купить вяленых лещей у тамошних рыбаков — у нашего берега лещ не держится — и прихватить немного «горючего» к ухе.
Остров
Остров мы увидели, когда он находился еще километрах в двадцати от нас. Чем ближе мы к нему подходили, тем как бы выше он становился, вылезая из воды, с церковью, с купами деревьев.
Уже на подходе, но еще за несколько километров завиднелись на воде уставные сети и наколы из разных мережей.
— Вот где лещи-то обретаются! — крикнул Геннадий.
Мы миновали наколы и подошли к зарослям тростника с заводинками и разводами в нем. Но скоро заводинки кончились, и потянулась сплошная тростниковая полоса. Мы погнали лодку вдоль нее, отыскивая проход к берегу.
Долго тянулась эта тростниковая стена, но в одном месте стала пореже, и в ней обозначился проход. Мы вошли в него. И тут же мотор взвыл и замолк, винт зарылся в дно и сорвал шпонку.
— Идите на берег, а я поищу другой причал, — сказал Геннадий.
И я пошел в резиновых сапогах, утопая выше колен при каждом шаге в вязком дне. Еле-еле добрался до берега, но и там была не сушь, а болотистая жижа, и только когда дотянулся до покосного лужка, увидал в стороне от него, в густых ольховых зарослях, узкую тропу. Она вывела меня на небольшой бугор, с которого открылось селение, и прежде всего высокая на голубом небе церковь. Чуть в стороне, на чистой лужайке, играли ребята — гоняли футбольный мяч. В строгом уютном порядке стояли опрятные, я бы даже сказал, какие-то тихие, спокойные дома. И не только потому, что никого не было ни вблизи них, ни во дворах или у калитки.
Спрашивать, где магазин, не пришлось. Каждая тропка вела к дороге, а дорога уходила к центру селения, где на небольшой площади находился магазин.
Просторный зал был заполнен всевозможными товарами. И я сразу же наткнулся в посудном отделе на белый эмалированный чайник, за которым так усердно гоняются в городах. Взял его и встал в очередь, разглядывая товары других отделов. Увидал и широкие, пестрые, самые модные галстуки, и шерстяные свитеры с национальными эстонскими орнаментами, за которыми тоже гоняются в городах, и другие редкие и такие нужные вещи. Порадовал глаз и продуктовый отдел. Очередь довольно быстро продвигалась. Нет, не из угрюмых и мрачновато-молчаливых людей она состояла, как мне почему-то рисовалось, а наоборот — из благодушных, приветливо настроенных друг к другу. Они вели неторопливый разговор о своих делах, перемежая его шуткой. Говорили по-русски, изредка вставляя эстонские слова и фразы. Среди них выделялся высокий старик в косо надетом берете, с длинными до плеч седыми волосами, напоминавший своим обликом фламандского художника.
Он с интересом, приветливо поглядел на меня и улыбнулся, как бы давая понять, что мне, новому здесь человеку, нечего опасаться и держать себя скованно. И я от его доброго взгляда и приветливой улыбки почувствовал себя хорошо и сказал, что я впервые у них на острове и что мне здесь нравится. Тихо, приятно.
— Да, у нас здесь тихо. Мы любим свой маленький остров... Может, вы торопитесь, тогда мы пропустим вас без очереди, — сказал он.
— Нет-нет, я не спешу...
Мы помолчали, но что-то надо было сказать, и я спросил: