Встреча Вселенных, или Слепоглухие пришельцы в мире зрячеслышащих
Шрифт:
Я на своем тяжелом настроении не зацикливаюсь, но и искусственно развеселиться не пытаюсь, просто работаю и жду, пока время подлечит. Траурная, как и всякая, музыка написана для живых, а не для мертвых.
Музыка – не роскошь, а необходимость. Это культура чувств в самом чистом ее выражении. Не представляю себе духовной полноценности без высокой культуры чувств, а это значит – без высокой музыкальной культуры. В той музыке, которую люблю, я полностью растворяюсь. Не имея доступа к либретто и всяким другим поясняющим текстам, не зная нот, я лишен какой бы то ни было внешней организации своего восприятия музыки. Она у меня напрямую связана с моим эмоциональным состоянием в данный момент, и даже не связана, а, точнее, совпадает, сливается с ним. Музыка непосредственно организует, формирует мою эмоциональную
На одном концерте, где композитор заигрывал с публикой, терзая рояль эстрадной какофонией собственного сочинения, мне стало очень не по себе: как будто на меня бегут маленькие злые существа, пытаются навязать мне какую-то свою мелкую (и мелочную) волю, грозя, если не подчинюсь им, буквально растерзать меня на мелкие кусочки, соответствующие их собственным размерам. В лучшем случае модная «легкая» (на самом деле, для меня эмоционально очень тяжелая) какофония – лужа, в которой толком и ног не замочишь, не то что плавать. А мне надо плавать, мне надо нырять! И получается у меня это только с классической музыкой, в том числе действительно легкой (бальной).
Недаром в нормальном душевном состоянии не устаю сотни раз подряд слушать Иоганна Штрауса, или старинные вальсы для духового оркестра, или Свиридова, обе его знаменитые сюиты. Балеты Чайковского, симфонические танцы Рахманинова, симфонии Бетховена, сонаты для флейты (соло и с клавесином) Баха, симфонии Моцарта, конечно, – самое любимое, то, в чем можно не только плавать и нырять, а раствориться, забыть о себе, слиться в одно.
Нравится церковное пение. Однажды был на всенощной перед пасхой в Сергиевом Посаде, мне попробовали как-то помочь воспринять пение. Слов не понимаю, поэтому пение для меня – просто разновидность инструментальной музыки. Женщина попыталась передать мне свои ощущения (педагог из детдома для слепоглухих), я тихонько поправил ее в соответствии со своими: «Нет, я чувствую тут тоску по счастью, когда поют погромче, словно жалуются на земную юдоль, а потише – и голоса более звонкие при этом – словно ангелы с неба отвечают на эту жалобу, уговаривают потерпеть…» Что-то в этом духе, надо включить запись, тогда я смогу передать свои ощущения точнее. Хотя они зависят и от обстановки – все-таки я был в церкви. Женщина опешила: «Да ты понимаешь это пение лучше меня! Извини, не буду больше тебе мешать».
Подчеркну в заключение: музыкой, как и вообще духовной культурой, надо жить! Я многого не знаю, многих классических произведений не слышал, не читал, не изучал (научных), но до чего смог добраться, то – это я сам, это часть меня, а не предмет моды, не повод для снобизма (вот-де я какой культурный, вот сколько всего я знаю, а вы все серые валенки). Современная музыкальная мода действительно всегда вызывала у меня отвращение, а музыкальная классика, в том числе фольклор и церковная традиция, уж насколько мне удалось в них вслушаться – это часть меня самого.
1.5. Вчувствоваться, вдуматься…
Как мы уже отмечали, восприятие мира тесно взаимосвязано и с особенностями коммуникации. Порассуждать на тему разницы в общении слепоглухих и зрячеслышащих меня натолкнуло обсуждение моей кандидатской диссертации на заседании двух лабораторий Психологического института Российской академии образования. Академик А. А. Бодалев и доктор психологических наук, профессор В. Э. Чудновский в своих выступлениях предложили мне попробовать ответить, хотя бы очень коротко, на интереснейшие вопросы, касавшиеся главным образом конкретных механизмов общения слепоглухого (то есть меня) с окружающими.
Доктор психологических наук Ю. Б. Некрасова, ведущий научный сотрудник в лаборатории А. А. Бодалева, рассказывала мне о своей работе как психотерапевта, и я понял (может быть, не совсем верно), что эта работа сводится к восстановлению нарушенных механизмов общения. Однажды, анализируя вслух с помощью ее наводящих вопросов мои собственные проблемы, я сформулировал тезис, что у меня (как и очень многих других слепоглухих, –
Дело не в том, что мы когда-то умели нормально общаться, но однажды почему-то «разучились», а в том, что не умели никогда или умели более-менее в ограниченной сфере, за пределами которой нормальные механизмы так и не сформировались и либо действует ненормальный, патологический механизм, либо никакой не действует, мы просто в полной растерянности. Как по другому поводу сказал мне А. В. Апраушев: «Если бы я знал, я бы сделал». Тут, правда, сразу же встает гносеологическая – теоретико-познавательная – проблема: что значит знать? Если это значит всего лишь «иметь информацию», то очевидно, что одной информации для делания недостаточно, хотя, с другой стороны, и без информации тоже ничего не поделаешь, не обойтись. Если же «знать» значит «уметь», «мочь», то воистину: если бы все мы знали, мы бы сделали.
В огромном большинстве случаев при загвоздке в общении я просто не знаю, как с хорошей миной выйти (выпутаться) из явно плохой игры, а поэтому нагромождаю глупости, о которых потом очень горько и очень долго сожалею, за которые сам себя казню. Я из тех, кому стыд глаза выедает – ест буквально всю оставшуюся жизнь. И очень многие связи с людьми, которых любил, я потерял, так и не решившись возобновить встречи после того, как перед ними провинился.
В других случаях сохранить – или восстановить – хоть сколько-нибудь нормальные отношения удается только благодаря безоговорочному признанию своей глупости, неправоты, прямой вины. Благодаря своей маме я в какой-то мере умею не только «не видеть умом», но и искренне не чувствовать унижения в признании своей вины, если уж действительно виноват. Не всегда, но часто это обезоруживает праведно разгневанного друга, и конфликт гасится. Настаивать на своем лишь потому, что оно свое, неважно, правильное или нет, либо «защищаться» по принципу «сам дурак», «сам не лучше, а то и хуже», оправдывая собственную ошибку тем, что и другие не святые, а то и пытаясь взвалить свою вину на этих других, свалить с больной головы на здоровую, – такое поведение, конечно, верх неразумия, и в результате рискуешь либо замкнуться в узкой, тем более узкой, чем ты нетерпимее, секте «единомышленников», либо вообще оказаться в одиночестве.
Впрочем, замыкаться в самоедстве, в самобичевании, в самоосуждении не лучше. Это моральное самоубийство, и я к этому очень склонен. Склонен, но, к счастью, из-за фатальной открытости характера с огромным большинством людей это у меня не получается. Ведь следствием замыкания в своих бедах тоже может быть полное одиночество, а то и самоубийство физическое. Будучи слепоглухим, я самому себе сделать скидку на слепоглухоту не могу. Это не значит, что я вообще «фактор слепоглухоты» игнорирую – наоборот, тщательно учитываю, но с целью не самооправдания, а как можно более точного самоисследования.
Вообще мне тогда же пришло в голову, что я – как бы разведчик науки на планете слепоглухоты, и в этом качестве мне было бы очень хорошо иметь список вопросов, составленный учеными самых разных научных интересов. Это очень облегчило бы мою исследовательскую работу.
При этом я не испытываю ни малейших этических судорог по случаю моей «разведывательной» роли. Все мы, говоря словами А. М. Горького об О. И. Скороходовой, «существа для эксперимента» в силу уникальности, неповторимости каждого. Все мы вынуждены отвечать на задаваемые жизнью вопросы. Все мы вынуждены поэтому, более или менее сознательно, заниматься самоисследованием, чтобы наша жизнь хоть в какой-то мере зависела от наших усилий, – чтобы хоть самим, что называется, сдуру не нагромождать проблем сверх совершенно неизбежных. И если я, вполне добровольно и сознательно, готов предоставить в распоряжение науки мой личный опыт, – я не «подопытный кролик», а вполне сознательный участник эксперимента, по не зависящим ни от меня, ни от науки причинам поставленного надо мной жизнью. И это, может быть, единственная достойная человека, единственно нравственная позиция – позиция участия в ослаблении, если не снятии, социальных последствий кошмарного «эксперимента», имя которому – слепоглухота.