Встречи и знакомства
Шрифт:
– Боже мой!.. Что это вы так разрядились?..
Тетка впилась в меня глазами…
Я поклонилась и ответила:
– Мы примеривали платья… Не хотели лишиться счастья видеть ваше императорское величество и прибежали как были!..
Государь улыбнулся, низко поклонился и сказал:
– Нижайшее вам за это спасибо!..
Затем он стал шутить с нами, спрашивал, кто из нас его «обожает»… и на наше молчание, смеясь, заметил:
– Что это?.. Неужели никто?.. Как вам не стыдно, «mesdames»… Всех, даже дьячка, обожаете… а меня никто?..
В эту минуту, когда государь уже значительно успокоился от гнева, дано было знать злосчастному эконому Г[артенберг]у, что он может появиться. Тот вошел бледный и трепещущий… Принц Ольденбургский гневно указал ему на государя и дал знак приблизиться к его величеству. Г[артенберг] еще сильнее
Засуетилась тетка. Она и государю продолжала улыбаться… и эконому делала какие-то таинственные знаки… Государь заметил все эти маневры и повернулся в ту сторону.
Г[артенберг]а почти вытолкнули вперед.
Государь взглянул на него и сдвинул брови. Кто когда-нибудь видал императора Николая в минуты гнева, тот, конечно, знает силу и мощь этого исторического взгляда.
Г[артенберг], встретившись глазами с государем, почти на пол присел от испуга.
– Ты эконом?! – громко прозвучал голос императора.
Никто не слыхал ответа на этот вопрос, да вряд ли злосчастный эконом и отвечал что-нибудь…
– Хорошо… – сказал государь, но тут опять подоспела Анна Дмитриевна и начала что-то сладко напевать относительно нашего восхищения бальным туалетом и приготовлений наших к предстоявшему балу.
Государь вновь занялся «парадными» воспитанницами, и… эконом был спасен.
Нарушены были на этот раз все обычные порядки детских обедов, старший класс, вместо того чтобы следовать из столовой первым, пропустил оба меньшие класса… «Парадные» остались сзади всех и допущены были в швейцарскую провожать государя…
Он уехал довольный, обещав прислать нам всем конфет… Тут нам разрешено было переодеться, а на следующий день действительно раздали всем нам присланные государем бонбоньерки с конфетами…
Эконом остался на месте, и только кормить нас стали несколько сноснее, потому что надзор за этим, к крайнему конфузу нашего доброго, но несколько слабого принца, поручен был камергеру Вонлярлярскому, который и приезжал раза по два в неделю к нам в столовую в обеденное время.
Сохраняя хотя отчасти хронологический порядок, считаю нужным упомянуть о том, что движение 1848 года [140] не прошло для нас совершенно бесследно. Мы были уже на пороге старшего класса, и, зорко и пристально вслушиваясь в то, что говорили старшие, мы в то же время и газетные листки ловили на лету, и я помню наш ужас, когда мы прочли, если не ошибаюсь, в «Северной пчеле» имена всех осужденных на смертную казнь и прощенных, по высочайшему повелению, уже у позорного столба с накинутыми на головы предсмертными саванами [141] .
140
Соколова имеет в виду распространение демократических и социалистических идей в России в конце 1840-х годов, в частности деятельность петербургского кружка М. В. Буташевича-Петрашевского.
141
Официальное сообщение о следствии и приговоре (со списком осужденных) было перепечатано в газете «Северная пчела» 23 декабря 1849 г. из газеты «Русский инвалид». Из арестованных (в апреле 1849 г.) и привлеченных к следствию по делу Петрашевского 123 человек 21 человека приговорили к смертной казни (должна была состояться 22 декабря 1849 г.). По конфирмации Николая I, о которой ожидавшим расстрела петрашевцам было объявлено на Семеновском плацу Петропавловской крепости, казнь заменили каторгой, отдачей в арестантские роты и в солдаты.
Нам в то время все это было тем более интересно и почти близко, что во главе восстания называли имя Петрашевского, сестра которого воспитывалась в Смольном и незадолго до этого, а именно в 1845 году, только окончила курс [142] .
Кроме Петрашевского, которого мы в лицо все хорошо знали и помнили, потому что он очень аккуратно посещал свою сестру в приемные дни, мы знали еще и другого осужденного в то время вместе со Спешневым, Монтрезором [143] , Тимковским и знаменитым впоследствии Достоевским… Это был незадолго перед тем выпущенный из училища правоведения Кашкин, совсем еще молоденький
142
Е. В. Петрашевская.
143
Среди петрашевцев не было человека с такой фамилией. Возможно, Соколова имела ввиду Н. А. Момбелли.
144
Тот факт, что Кашкин плакал на Семеновском плацу, отмечен в записках барона М. А. Корфа: «…многих из зрителей тронули слезы, покатившиеся по бледному лицу 20-летнего Кашкина…» Там же говорится о мужественном поведении Петрашевского, который «сорвал с себя колпак, говоря, что не боится смерти и может смотреть ей прямо в глаза» (Петрашевцы в воспоминаниях современников: Сб. материалов. М.; Л., 1926. С. 202). О поведении петрашевцев на эшафоте см. также в очерке «Маленькая польская графиня и маленькая русская княжна».
Глава XIV
Наши «обожания». – Ан. Мат. Б[айко]в и Г. П. Данилевский. – Приближение выпуска. – Слепой-нищий, пешком пришедший за дочерью. – Экзамены публичные и императорские. – Выдача казенных субсидий. – Прощальный бал во дворце. – Последние дни наши в стенах Смольного. – День выпуска. – Первый день «на воле». – Визит в Смольный. – Приезд императрицы.
Выпуск приближался, а с ним надвигалась и новая жизнь, к которой немногие из нас относились вполне сознательно и серьезно.
Иные ждали выпуска с горячим и совершенно понятным нетерпением, другие втайне боялись грядущей неведомой свободы… Я говорю – втайне, потому что явно сознаться в нежелании расставаться с институтом считалось и странным, и как бы даже предосудительным.
Каждой из нас хотелось представить перед подругами грядущую жизнь раем и далекий, почти забытый «дом» идеалом благополучия.
Подходили к развязке и многие из детских невинных романов наших, и хорошенькая Патти Ко[лодки]на, например, с маленького класса «обожавшая» Андрюшу Б[айко]ва, брата одной из наших воспитанниц, и с первых дней своего «обожания» встретившая в Андрюше полное сочувствие, – вышла за него замуж в первый же год после выпуска, несмотря на то что и сам Андрюша в то время был почти мальчиком, так как только за год до нашего выпуска окончил курс в Училище правоведения.
Двоюродный брат Андрюши, Г. П. Данилевский, впоследствии известный литератор и редактор «Правительственного вестника», тоже был предметом нашего обожания, и в честь его студенческого мундира многие из нас носили на руке бантики из синего бархата с золотом. Г.П. был исключительно хорошим танцором, и приглашение его на все наши балы было для нас истинным праздником.
Слегка замешанный в истории 1848 года и поплатившись за это кратковременным арестом [145] , Г.П. уехал в Москву, а затем к себе на родину в Малороссию, и я его больше не видала до встречи с ним по прошествии почти сорока лет, где мы оба, конечно, с трудом узнали друг друга.
145
Г. П. Данилевский по ошибке (вместо однофамильца Н. Я. Данилевского) был привлечен к делу Петрашевского и несколько месяцев просидел в Петропавловской крепости в одиночном заключении.
Незадолго до выпуска мне стало известно, что, по личному желанию императрицы Марии Александровны, обе сестры Т[ютче]вы остаются при Смольном монастыре впредь до дальнейших распоряжений государыни. Вскоре старшая из них сделана была фрейлиной, а вторая [146] уехала в Москву к тетке своей, родной сестре Д.И. С[ушков]ой, где и прожила, ежели не ошибаюсь, до своей смерти.
Около того же времени случилось происшествие, о котором я вскользь упомянула выше.
146
Имеется в виду Е. Ф. Тютчева.