Встречи на краю. Диалоги с людьми, переживающими утрату, умирающими, исцеляющимися и исцелившимися

Левин Стивен

С.: Возможно, вы ощутите даже экстаз, ведь на некоем уровне вы соприкасаетесь с великой тайной жизни и какой-то частью души понимаете это, переживая восторг от того, что стоите перед лицом истины. Просто наблюдайте за тем, как возникают и уходят эти состояния ума. Вы испытаете полный спектр эмоций, чувств и мыслей. Во всей красе они появятся в вашем уме. Уж поверьте мне.

К.: Кажется, у меня нет выбора. Я просто так или иначе их переживаю.

С.: Просто примите происходящее и постарайтесь проявлять как можно больше чуткости, мягкости и терпимости по отношению к безумствам ума. Даже к безумству, которое требует, чтобы Мартин вернулся. Когда ум не удовлетворён, он не знает, что делать, поэтому цепляется за всё, что, по его представлению, заставит боль утихнуть.

К.: Я отдала его одежду в сиротский дом.

Я не хотела отдавать её знакомым людям, поскольку мне не хотелось видеть, что кто-то носит эти вещи. Но мне было ужасно тяжело упаковывать его одежду. Мне приходилось говорить себе: «Ладно. Если он вернётся, ты сможешь купить ему новую одежду». Я понимала, что это совершенное безумие, но иначе вести себя я не могла.

С.: Вы просто начинаете видеть, как мы налаживаем связь с самыми странными проявлениями ума, и что всю свою жизнь мы этим занимались. Просто теперь это стало очевиднее. В частности, по этой причине вы чувствуете такую боль. Многочисленные части нашей души, которые мы отвергали, в переживании утраты всплывают на поверхность. Поэтому горе способно безгранично исцелять.

К.: Безусловно, это не самый лёгкий способ чему-то научиться.

С.: Это невероятно трудный урок. Но, по моим наблюдениям, такой «сложный урок» приносит некоторым людям пользу. И хотя, я знаю, время от времени вы задаётесь вопросом: «Что сейчас с Мартином? Всё ли с ним в порядке?» – в некотором смысле не имеет значения, признаёте ли вы жизнь после смерти и верите ли вы в неё. Даже если после смерти ничего нет, ценность любви и сострадания в нашей жизни становится от этого только более очевидной. В сущности, смерть – это не то, что случается, когда вы покидаете своё тело. Смерть происходит, когда мы живём в заблуждениях и с закрытым сердцем, в гневе и страхе. В каком-то смысле мы отчасти мертвы, и только благодаря утрате это становится очевидным, она заставляет нас увидеть, насколько мы омертвели, ведь утрата заставляет нас сосредоточиться на настоящем. Парадоксально, но, возможно, момент смерти – один из немногих моментов, когда мы ощущаем полноту собственной жизни.

К.: Иногда я спрашиваю себя, как он переживал смерть, – если учитывать обстоятельства его гибели. Я думала об этом и вспоминала, что иногда, когда я чем-то ранилась, в момент ранения я не ощущала боли и чаще всего начинала чувствовать её позже.

С.: Именно. Но для Мартина не наступило момента «затем» в теле. Возможно, он почувствовал только шок от удара, и, наверное, он – поскольку в физическом теле для него не настало это «затем» – ощущал это совсем не так, как вы себе представляете. Он получил тяжёлый удар. А затем испытал шок от этого удара. Вероятно, его ощущения были похоже на те, которые он мог бы испытать, если бы его ударили бейсбольным мячом в разгаре игры. Вот он ощутил сильный удар, а затем нечто другое, за чем последовало расширение, чувство растворения. Покой и освобождение, тепло. На самом деле многие люди, которые пережили клиническую смерть, а затем вернулись к жизни, рассказывают о том, что бесстрастно наблюдали за отчаянными попытками других людей реанимировать их тело и думали про себя: «Не стоит так суетиться! Полегче! Куда спешить?»

К.: Когда возникают подобные мысли, я вспоминаю одну историю, которую вы рассказывали о своём друге: он попал в автомобильную аварию, а после сообщил, что наблюдал за тем, как бригада спасателей вызволяет его из искорёженной машины, он парил над местом аварии, видел, как его тело несут к машине скорой помощи, и задавался вопросом, попадёт ли он в эту машину вместе с телом или нет, а затем он очнулся в больнице и понял, что решение было принято.

С.: Сейчас вы можете сделать только одно – позволить себе полноценно осознавать это душевное смятение. Не подавлять его. Не пытаться выговориться и не избегать этих чувств. Ваше горе похоже на почку, сейчас оно напоминает набухшую почку, но оно превратится в цветок.

Мы говорили о будущем, когда, возможно, ей нередко будет казаться, что мимо на велосипеде проезжает Мартин. Вот какой-то человек с таким же цветом волос, как у него, или в таком же свитере проносится на велосипеде BMX, и на мгновение она может решить, что это он. Возможно, она станет искать его по окрестностям, ведь в данном случае от ума нельзя ожидать рационального поведения. Возможно, ум, переполненный эмоциями, будет искать следы его присутствия, хотя Мартина уже нет в этом мире, – ведь на определённом уровне ум знает, что умирает только тело. Но ум также знает, что его тело мертво. И так будет всегда, до последнего её дня. Мы говорили о том, что, наверное, в каком-то отношении её жизнь никогда уже не будет прежней. Но она могла бы открыться этим чувствам – чего она, наверное, раньше не делала, и если возникает

боль, позволить ей присутствовать. Нельзя ни от чего защититься. Мы и так слишком оберегаем своё сердце. Мы говорили о том, что она может позволить своему опыту стать опытом невероятной открытости, сколь бы болезненным он ни был. Даже в идеальных условиях процесс обретения открытости является болезненным. Мы говорили о том, что она находится в очень трудной ситуации, и стоит просто позволить ей проявить себя. Эта ситуация сближает её с собственной смертностью, и у неё, наверное, появляется возможность взглянуть на этот факт совершенно по-новому. «Когда чувствуешь, что хочешь кричать – кричи, а когда не хочешь кричать, не принуждай себя к этому». Мы говорили о том, как разные волны чувств и мыслей сменяют друг друга, но ни одна не остаётся надолго – всё вечно меняется.

Мы говорили о том, что её ум может забрасывать сознание самым разнообразным мусором. Однако следует просто наблюдать и понимать, что он собой представляет. Нужно проявлять доброту к себе, воспринимать себя как своего единственного ребёнка – с безграничной добротой. А когда отдельные части ума проявляют жестокость или гнев, позволять этим чувствам свободно присутствовать, насколько это возможно. Не напрягаться из-за них. Не применять насилия, ведь насилие способно лишь усугубить чувства, наполняющие смятением ум. И насилие ведёт к закрытости сердца. Как это ни странно, возможно, высочайшее проявление её любви состоит в том, чтобы начать прощаться с сыном, не забывая о том, что прощание – не значит забвение, в нём звучит: «Да пребудет с тобой Бог». Да, выражая свою любовь через прощание с ним, возможно, ей захочется сказать сыну, чтобы он с любовью соединился со светом и открывал для себя новый мир с состраданием и осознанностью. «Всё, что вы можете сделать, – пожелать ему добра». Мы говорили о том, что этот период своей жизни она переживает так, будто кто-то уезжает на поезде, а когда поезд трогается, провожающий бежит по платформе и кричит: «О, как жаль, что мы не можем ещё раз поужинать вместе. Жаль, что мы не можем ещё раз поговорить». Но путешественник невозвратимо уносится прочь вместе с поездом. И у него остаётся чувство некоторой незавершённости общения, поскольку вы чего-то хотели от него, когда поезд уже тронулся. Можно взглянуть на это и с другой стороны: возможно, в её голове ещё крутятся подобные мысли, но, когда поезд тронется, она может произнести в своём сердце, чтобы не усложнять происходящее:

Я люблю тебя. Да пребудет с тобой Бог. Пусть на твоём пути тебя ожидают прекрасные возможности. Всё, что я «могла бы» и «должна была» – этого больше нет. Если я и могу отпустить всё это, то только сейчас.

Действительно, глубочайшее проявление её любви – способность отпустить своего сына. Это не означает, что она забудет о нём; это означает, что появляется некоторое доверие по отношению к происходящему. «К тому, что происходит как с вами, так и с ним».

К.: Это правда. Всё, что могу для него сделать сейчас, – это любить его. Я не могу приготовить ему еду или отвезти к друзьям. Всё, что я могу сделать для него, – любить. И иногда в этой любви что-то меняется, и мне удаётся заметить, что в прошлом из-за моего отношения к нему мы отдалялись друг от друга. А иногда я чувствую такую любовь, в которой присутствует лишь совершенное единство.

С.: В каком-то смысле единственное, что вы можете сейчас сделать, – это от всей души обратиться к нему, скажем, с такими словами: «Все мы должны через это пройти. Возможно, ты уже умирал раньше множество раз, и вот ты снова ушёл из этого мира. Иди с Богом. Пусть препятствия обойдут тебя стороной, и пусть твой путь будет быстрым. Спокойной дороги, любимый».

К.: Временами я подолгу с ним разговариваю. Иногда, когда у меня хороший день и я чувствую себя отлично, я думаю и надеюсь, что он способен читать мои мысли и знает, что даже когда у меня всё в порядке, я о нём не забываю. А когда я вечером ложусь спать, я молюсь о его благополучии. Теперь я могу пожелать ему спокойной ночи только так.

С.: Похоже, вы делаете именно то, что нужно, и, если вы чувствуете себя хорошо по этой причине, это не означает, что вы отворачиваетесь от сына.

К.: Но у меня возникает ужасное чувство, будто я оставляю его в прошлом, и мне так тяжело думать о том, что через десять лет я, возможно, не смогу вспомнить его привычек.

С.: Он будет с вами до конца вашей жизни. Можно сказать, переживание утраты никогда не проходит, но боль трансформируется и покидает ум – на уровне ума мы ощущаем себя глубоко отделёнными от любимых людей (мы зачастую ощущаем эту разделённость и пока они живы), она погружается в сердце, где мы переживаем сущностную связь с ними. Любовь не умирает. В последующие годы вы, возможно, неожиданно начнёте вспоминать, как он обыкновенно делал те или иные вещи.