Встречи на ветру
Шрифт:
– Милая барышня, – опять он за старорежимное, но терплю, – прошу Вас разделить со мной трапезу. Живу я скромно. Прошу, – и руку в локте согнул. Это выходит, я его должна под руку взять. Как вы думаете, куда он меня повел? Да на кухню же! У нас в Жданове на кухне только готовят. В Ленинграде кухня – что-то вроде кают-компании на пароходе. Они тут и еду приготовляют, тут же её кушают, тут разговоры ведут. Интересно, чем меня будет угощать Наум Лазаревич. Он подвел меня к одному из трех столов.
– Присаживайтесь, Ирина, – наконец-то он назвал меня по имени, – сейчас будем пить настоящий
Выходит, раньше я пила ненастоящий чай. Мать моя заваривала разные травы и говорила, что для нас, русских, это полезнее, чем индийские листы на кусте. Это её выражение. У Ольги Фёдоровны заваривали чай из пачки с тремя слонами. Считалось, что это самое лучшее из всего того, что продается. Так что предложит мне еврей?
– Ирина, – Наум Лазаревич отошел от плиты, – я чаи купажирую и добавляю бергамот. Этот чай надо пить смакуя. Как пьют марочное вино, – сказал «вино», и мне тут же захотелось выпить вина. Я девушка простая. Так и сказала.
– Вина бы я выпила. Продрогла.
– Ах, как мило! – Старикашка вскочил с табурета. – Ах, как мило! Сейчас я принесу. Время, правда, не для пития, но, если дама просит, надо исполнить.
Утёк, семеня ножками. Смешной он, но мне с ним интересно. Шкодно. Осталась одна. Отпила чаю. Ничего особенного, запах необычный. А так ничего необычного. Тут на кухню вошла тетка. Толстая, в застиранном халате и с бигудями в волосах.
– Здравствуйте, – говорит и глазищами своим меня оглядывает с ног до головы. – Вы к Науму пришли?
– Если я сижу за его столом, выходит, я пришла к нему.
– Ишь, какая смелая. Вот в милицию позвоню… – договорить тетке не дал Наум Лазаревич.
– Не надо звонить в милицию, Клара Ивановна, Ирина мой гость и в этом я не вижу крамолы.
– Вы, Наум Лазаревич, мне зубы не заговаривайте. Крамолы он не видит. Девице лет-то сколько? Растление малолетних карается законом.
Тут я не утерпела.
– Хотите, я Вам паспорт покажу? К Вашему сведению, – начинаю врать я, – я работаю в орденоносном строительном тресте. К Науму Лазаревичу я сама пришла, – поглядела в глаза тетке Кларе, – по делу. Нашему начальству потребовалась консультация по его специальности, – завралась я. Какие такие консультации может дать реставратор? Состоялся бы этот разговор спустя пять лет, я бы пошутила – получить консультацию, как можно заменить подлинники в музее на превосходно выполненные копии. Подлинники и висели на стенах в комнате еврея.
– Ирина, пойдемте пить чай ко мне.
Вдвоем мы перенесли чашки и чайник в комнату Наума Лазаревича.
– Клара Ивановна работает в Главлите – откуда мне знать, что такое этот Главлит, но молчу, – она цензор. Это если говорить по-старинному. А сейчас её должность называется иначе. У них, – он не уточнил, у кого это у них, – все законспирировано. Думаю, такая привычка у них с тех времен, когда они перевешивали таблички в своей редакции.
Мы едим пирожные, пьем вино. Вино вкусное. Сладкое и чуть терпкое. Я такое люблю.
– А сын мой уехал, – грустно сказал Наум Лазаревич, и мне его стало жалко, – завербовался на Север. Сказал: «Папа, тут еврею с моей специальностью делать нечего. А там сейчас разворачивается большая стройка. Газ добывать будут. А газ – это, – он сказал, – будущее страны. Газ – это тепло, газ – это валюта». А где валюта, там иностранные товары и все прочее.
Прозорлив оказался сынок еврея.
Через час я собралась уходить. Не ушла. Пожалела старика. Да какой он старик? Не дай бог понесу от него. Но это между нами.
Я благодарна ему за то, что он был нежен и ласков. Он научил меня видеть в интимной жизни нечто большее, чем просто, как там по-научному, соитие.
Сразу скажу: мы с Наумом встречались пять лет. Не так, чтобы часто, но и нет так, чтобы позабыть друг друга. Я входила во взрослую жизнь.
На шестой этаж я поднялась, когда рабочие, ИТР и служащие уже вернулись домой.
Родион встретил меня в прихожей.
– Куда пропала? На работу устроилась? – Если бы это спросила Ольга Фёдоровна, я бы нагрубила – какое твое дело. Но ему я грубить не могу.
– В тресте сокращение. На стойке тоже вакансий нет.
– Херня какая-то, – Родион был трезв, от него приятно пахло мылом. – На стройке – и чтобы не было свободных мест? Вон, сколько строят. Жрать будешь? Нюра пирожков напекла с капустой. Чай не остыл.
Чего меня дернуло, но я рассказала о еврее. Только то, что мы пили чай.
– Мне пить хоть чай, хоть водяру с евреем западло, – первый раз я слышала такое слово, – но ты девка. Тебе можно. – Родион накрыл на стол. Пирожки румянились и были так аппетитны, что я съела сразу три штуки. – Вы, бабы, вообще, все на передок слабы. – И пускай это выражение я слышала тоже в первый раз, но поняла его значение. Неужели по мне видно, что я была близка с Наумом Лазаревичем?
– А где Нюра? – спросила я, пытаясь перевести разговор на другую тему.
– Нюра спит. Ей в пять вставать. Она убирается в магазине.
– А Вы? – спросила я из вежливости: мне очень хотелось спать.
– Мне в ночь. Уложу тебя и пойду. – Родион зло поглядел на меня. – Какого черта я с тобой связался? Жил себе спокойно. Ты мне не выкай, – у Родиона привычка резко менять тему разговора. – Ну, скажи мне «ты».
– Ты, – сказала я. Тут я сделала открытие. Слово имеет какую-то магическую силу. Обратилась на «ты» к совсем чужому мне человеку – страх, что был раньше, куда-то пропал.
– Чего «ты»? Начала, так продолжай.
– Ты хороший.
Громкий смех нарушил тишину отходящего ко сну дома.
– Это я-то хороший? Я, который сел в тюрягу за то, что зарезал гада? Я, который почти весь срок провел в карцере?
Мне не было страшно. Я же не гад.
– Ну и что? – я упрямлюсь, как ребёнок. – Теперь же ты рабочий. Вот и с женщиной живешь, а она, сам сказал, немного не в себе.
За перегородкой послышался какой-то шум. Знали бы мы, что в это время Нюра, пробудившись и услышав наш громкий разговор, решила, что это приехали санитары, чтобы увести её в очередной раз в психиатрическую больницу. Время-то зимнее. Окна заклеены полосками из газеты. Какую же силу надо было иметь, чтобы отодрать их и открыть окно. Окно выходило на довольно широкий карниз. Там Нюра и устроилась. В ночной рубашке.