Встречи на ветру
Шрифт:
– Будем пить шампанское и есть мороженое, – сказал Петр. Не возразишь. Правда, мне бы чего посущественнее. Чего я кушала-то у Родиона?
Мороженое в Ленинграде вкусное, а шипучку я не люблю. Отхлебнула из бокала и отставила. Петр заметил.
– Не нравится шампанское? – встал и пошел к стойке. Пошептался с девушкой, и скоро у нас на столе стояла бутылка ликера. До того сладкий, попа слипнется. Опять не возразишь. Он угощает. Откровенно говоря, мне тут не нравится. Как сказать? Обидится ещё.
– Петя, мне домой пора, – опять вру я.
– Так пойдем. Я матери
Это что же выходит? Он тащит меня к себе? Ну уж шиш. С Ольгой Федоровной я встречаться не намерена. У нас тоже гордость есть.
– Петя, ты меня не понял. Я одна живу. А к маме твоей я никогда не пойду, – зарекалась свинья дерьма не есть. Так моя мама говорила.
– Обидела? Она может, – Петя загрустил. А на что он рассчитывал? Думал, я ему отдамся? Как бы не так. Я не казенная, чтобы встречному-поперечному себя подставлять.
– Обидела не обидела. Детский сад какой-то. Просто я не желаю быть приживалкой, – сказала, а сама подумала: а кем ты будешь у Родиона?
С Петром мы расстались на Площади Льва Толстого. Он пошел по Большому в сторону Тучкова моста, а я решила покушать пельменей. Вряд ли у Родиона найдется чего-нибудь из горячего. Ошиблась я.
– Нагулялась? Иди, умойся. Будем суп есть. – Надо же. Он и суп умеет готовить.
Родион ушел на кухню. В комнате – о чудо! – чистота необыкновенная. Даже пыль вытерта. Но я думаю о другом. Говорить или не говорить Родиону о его заокеанском папаше.
– Чего сидишь? Марш умываться! – Мне приятно, что он мной командует. От Родиона исходит энергия командира. Такая же, как у Ивана Петровича. Как странно иногда бывает в жизни. Один человек с биографией без сучка и задоринки. Так сказать, герой нашего времени. Но вот другой. Судимый, грубый, малообразованный. Но и он подавляет своей волей.
Иду по коридору. Никого. Вероятно, слух у тетки, что требовала от товарища Манакова арестовать меня, как у кошки. Не успела я открыть дверь в уборную, как она тут как тут. И ну орать:
– Пришла, нагулялась, – медленно надвигается на меня. – В подоле не принесла?
Успела запереть дверь на крючок. Слышимость прекрасная. Сижу на унитазе и слушаю. Настоящий спектакль. Тетка: «Все равно засажу тебя в тюрьму». Голос кого-то другого. Мужской: «Верно говорите, товарищ Якова, гнать надо взашей таких. Одно бескультурье от них». Это он сказал громко, а потом шепотом, но мне все равно слышно: «Вы кого так песочите?» Тетка орет: «К Родиону навязалась какая-то девица легкого поведения. Настоящий бордель». Мужчина: «Каленым железом будем выжигать всякую антисоветскую нечисть». Куда хватанул. Мне бы уже выйти и руки помыть. Но как я выйду? Драться что ли мне с ними?
Не пришлось мне вступать в схватку с поборниками советской морали. На всю квартиру раздался голос Родиона.
– Разошлись все, крысы казематные, рты поганые закрыли! Тебе старая б…, матку выну. А тебе, пивной барон, яйца пообрываю. Пиво навострился водой разбавлять так, что оно и пивом не пахнет.
Я вышла. Соседей сдуло. Стоит мой герой Родион и улыбается.
– Ирина, испугалась, девочка? Не боись. У них рыльца в пушку. Все руки не доходят отправить одну на сто первый километр, а другого в ОБХСС сдать. Один шаромыжник, другая сводница грязная. Девчонок из ПТУ под мужиков укладывает. Сука драная.
Так закончился местный «индо-пакистанский конфликт».
Суп, что приготовил Родион, был необыкновенно вкусен. Наваристый бульон, а в нем фрикадельки и зеленый горошек. Вот уж не думала, что бывший заключенный умеет так вкусно готовить. Едим молча, и, что странно, Родион не пьет водки.
– Мамаша горбатилась в колхозе от зари до зари. Ещё подворье, какое никакое. Вот и приспособился готовить. Без горячей пищи жить нельзя. Язву наживешь.
Я слушала этого молодого ещё человека и поражалась, как много в нем житейской мудрости.
– Расскажи, как ты в тюрьму попал, – закончила фразу и тут же поняла, что спросила напрасно. Замкнулся Родион.
– Поела? Мой посуду. У меня не ресторан.
Я замешкалась.
– Ты чего боишься? Не бойся. Эти крысы из своих нор теперь не скоро вылезут.
Посмотрела на часы. С той минуты, как я вошла в дом Родиона, прошло всего-то полтора часа. А сколько впечатлений! И не одних впечатлений. Новых знаний. Во-первых, я приятно удивлена кулинарными способностями Родиона. Черт меня дери. Взяла манеру говорить по-ихнему. Казенно как-то. Просто я не думала, что бывший бандит умеет готовить, и к тому же вкусно. Ещё. Узнала, что в центре города, носящего имя Ленина, какая-то женщина содержит подпольный публичный дом, что сосед её, продавец в пивном ларьке, так разбавляет пиво, что оно перестает быть похожим на себя. Но, главное, я открыла в себе новое чувство. Такого у меня раньше не было. Какая-то смесь симпатии к мужчине с почитанием и желанием ему подчиняться. Размышляла бы и дальше, но посуда помыта, а оставаться на кухне мне не хотелось. Вдруг соседи придут. Второй битвы титанов мне не надо.
И все-таки по коридору я иду крадучись. Экономные люди тут живут. Одна лампочка в сорок ватт освещает его. Коридор, я имею в виду. Слышу из-за двери, где тётка:
– Доберусь я до вас, гегемоны, – это она о Родионе. Я не ябеда, но обязательно скажу, как его обозвали.
– Чего дрожишь? – Родион сидит на стуле у окна и курит в форточку.
– Заметно? Соседка твоя – настоящая антисоветчица. Знаешь, как она тебя обозвала?
– Эта старая б…? – Родион весел. – Она свои мозги наркотой изъела напрочь. Знаю я, кем она во время войны была. Люди говорят. Люди от голода мерли, а они их добро собирала.
– Мало ли, что люди говорят, – пытаюсь умерить пыл Родиона.
– Мала ты ещё, – Родион докурил папиросу. – Собирайся, пойдем на завод. На работу тебя буду устраивать.
Было три часа дня, когда мы вышли из дома. Три часа, а уже темнеет. Как тут люди живут? Но это теперь мой город. Всяк кулик хвалит свое болото. И мне надо хвалить его.
Как я устраивалась на работу, расскажу коротенько. Во-первых, мне объявили, что я могу быть принята только по лимиту. Не сказали, что такое этот лимит. А если по лимиту, то на малоквалифицированную работу.