Встречи с амурским тигром
Шрифт:
Мысленно представил себе Пантелеймона. Блаженно дремлет он у недоеденной добычи, и вдруг где-то совсем рядом шумно идут кабаны. Ну как тут не попытать счастья! Тигр прислушивается, определяет направление движения табуна и крадется ему наперерез. Успех охоты зависит от ветра, и если на кабанов не набросит запах их заклятого врага, один или два из них навсегда останутся здесь. А остальные стремглав бросятся прочь.
Выхожу на оставленный вчера след тигра, включаю шагомер. Девять часов утра. Хмурое солнце осветило вершины сопок. Мглисто. Очень тихо и холодно. Невдалеке громко рявкают изюбры — почуяли человека, но не видят. Тревожатся, бедолаги. Вся их жизнь в тревогах. След тигра
Лежал тигр долго, терпеливо ожидая своего мгновения удачи. Несколько раз подкрадывался к обрыву, внимательно осматривал речку. Вот лежка прямо в снегу. От нее полосатый отошел на пятнадцать — двадцать метров в глубь леса, забежал вверх вдоль реки, выполз к ее берегу и снова залег. Ждал Пантелеймон терпеливо и основательно. Терпения ему не занимать.
Я подошел к лежке и посмотрел на речку. Под крутым берегом была небольшая галечная коса, по ней вилась тропа изюбров. Невдалеке виднелась вмятина от прыжка тигра с берега. От этого места несколько изюбров помчались в одну сторону, а Пантелеймон пошел в другую.
После неудачи тигр отдохнул немного, вероятно, размышляя о трудности добывания «хлеба насущного», потом встал и быстрым шагом направился на северо-восток, что для меня было неожиданным. Не останавливаясь и никуда не сворачивая, он, как по стрелке компаса, пересек густой хвойно-лиственный лес, ключ Шакилова, поднялся на невысокий увал и вышел к остаткам недоеденного когда-то секача, спрятанным в густом пихтаче.
Мерзлая и далеко не свежая пища владыке явно не понравилась. Зарыв в снег оставшуюся голову (на всякий случай: голод-то не тетка), он перевалил речку Мазуренкина и левым склоном ее долины двинулся вверх. А оказавшись на следах кабаньего табуна, пошел по ним. Свиньи сначала трусили гуськом, потом разбрелись на пастьбу: место было кормное — кедрач с дубом. Но как ни осторожно скрадывал Пантелеймон таежных чушек, те вовремя почуяли неладное и умчались.
Определив направление хода кабанов, тигр забежал вперед, поднялся на косогор, которым двигался табун, и устроил здесь засаду. Лежку я заметил за поваленным кедром, у вывернутых из земли корней. А в пяти метрах виднелась чуть припорошенная снежком утрамбованная площадка. Подсвинок вышел на свою смерть в упор. Прикусив добычу, хищник уволок ее по склону под прикрытие старых елей с густым подростом молодых елочек и пировал здесь на молодой парной свеженине.
В подсвинке было около шестидесяти килограммов мяса, крупному самцу его хватило как минимум на два дня, после чего он не менее суток блаженно переваривал чудесный харч в спокойном сне. Итак, кончился пятый день тигриной жизни, если считать за первый тот, когда я начал тропить. Расположившись в опустевшем логове полосатого, я вскипятил свой неизменный чай и, пообедав куда хуже своего предшественника по пристанищу, отправился дальше.
Уходя от этого места, тигр долго валялся в снегу, чистился, терся о деревья, а поднявшись на задних лапах, скреб кору когтями, приводя себя в полный порядок и бравую форму. Будучи сытым и довольным, он часто делал лежки и валялся на них. Потом разминался на коротких прыжках.
Забравшись на небольшую скалу, зверь долго лежал на ней. Наверное, дремал, наблюдал и соображал, куда податься. Приняв верное решение, Пантелеймон спрыгнул вниз с пятиметровой высоты и зашагал на юго-запад. Ему попадались свежие следы кабанов, но он не обращал на них внимания и твердо придерживался выбранного курса. А я по нему — шаг в шаг.
Вскоре мне удалось разобраться еще в двух охотах Пантелеймона. Обе оказались неудачными. И мысленно я их представил так.
На пологом склоне сопки, покрытом кедрово-дубовым лесом, тигр, прихватив запах кабана, резко свернул влево и, чередуя мелкие шаги с остановками и лежками, стал его скрадывать. Место, где отдыхал кабан, я увидел издали — оно чернело у большого дерева. Идя следом хищника, я все время прикидывал расстояние — пятьдесят, сорок, тридцать метров… За небольшими дубами зверь ненадолго прилег и бросился к своей жертве. Но что это? Сделав несколько прыжков, он резко затормозил всеми лапами, оголив землю до черноты. В десяти метрах от лежки кабана тигр, потоптавшись, свернул в сторону и ушел.
Почему? Вижу, следы кабана уходят в другую сторону, но они оставлены «пешим ходом». Почему же атака амбы прекратилась так внезапно, и отчего кабан не побежал?
Подошел к лежке — и сразу все стало ясно: здесь дремал огромный секач. Учуяв вражину, он не только не побежал прочь, но даже шагнул ему навстречу! Поразительное мужество старого вепря!
Пантелеймон сориентировался мгновенно. Будучи сытым и отлично представляя опасность больших острых клыков секача, он, как и накануне, не стал лишний раз испытывать судьбу. Знать, не лишен благоразумия.
В другом месте амба учуял в дупле старого дуба белогрудого медведя. Снег вокруг дерева был утрамбован, на дубе повсюду виднелись следы зубов и когтей. Даже через корни тигр хотел достать лакомую добычу, но все его попытки были тщетны.
Надолго залег он у дуба. Может быть, на полдня. Потом все же ушел. Вероятно, на другой день натерпевшийся страху медведь решил сменить «квартиру», ставшую известной врагу.
В одном месте тигр встретил след невесть откуда появившегося волка, тщательно обнюхал и пошел по нему. Преследование бросил лишь после того, как убедился: серый зверь бежал быстро, и догнать его не удастся при всем старании.
Вечер застал меня в устье ключа Дорохина. На отсчете шагомера 22 400. Пора было устраиваться на ночь. Нашел сухой наклонившийся кедр, нарубил смолья и поджег его внизу. Пока дерево подгорало, сварил ужин, натаскал пихтового лапника для постели. А кедр все не падал. Только поздно вечером с глухим стоном он рухнул в снег.
Постель — ворох веток. Со стороны, противоположной огню, натянул тент, очень удобный при таких ночевках. Впереди долгая и нелегкая ночь. Огонь поджаривает одну сторону твоего тела, другую леденит стужа. Приходится постоянно переворачиваться то на спину, то на живот, с одного бока на другой. К тому же надо следить, чтобы ненароком искра или подкатившийся уголек не подожгли одежду или смолистую пихтовую постель — горит ведь хвоя здорово. И получается — не спишь, а разные думы плетешь сквозь неспокойную дремоту. О прожитом, о будущем, о своих близких… Но этой ночью больше всего я думал о тигре.
Всего сто лет назад этих «кошек» в Амуро-Уссурийском крае водилось много. Достаточно их было и в начале прошлого века. А спустя какую-то четверть столетия численность амбы катастрофически упала. В тридцатых годах только что ушедшего столетия они жили в основном по Большой Уссурке, в самых глухих урочищах, и насчитывалось их всего около тридцати.
Охоту на тигров правительство запретило, иначе сейчас от них в тайге осталось бы одно воспоминание, да и саму тайгу уже нельзя было бы назвать уссурийской. Как со словами «бенгальский тигр», так и при упоминании уссурийской тайги в воображении непременно встает величественный владыка этих дебрей.