Встречи с амурским тигром
Шрифт:
Раз сходил — сошло. Но вернулся с охоты другой ночью и уже днем почуял, что по его следам идет явно воинственно настроенная стая людей. Поспешно ушел за ближние сопки. К вечеру преследователи отстали. Скиталец вышел на их тропу и ею вернулся к городу. В полночь задавил сдуру бросившегося прямо ему в лапы большого жирного пса и ушел с ним в горы. Той же тропой, в надежде, что люди не разберутся.
Но те разобрались. И страшные вести с молниеносной быстротой разлетелись по городу, потом — по краю, а еще через несколько дней об этой сенсационной новости знала чуть ли не вся огромная страна. Виданное ли дело: тигры переступили черту города и охотятся в нем! Куда смотрят власти и охотоведы! Доохранялись! Расплодили на свою погибель, а до сих пор в Красных книгах содержат!
Власти, разумеется, всю вину за случившееся взвалили на охотоведов. А те не отпирались и не оправдывались. У них одна лишь мысль сверлила мозги: не случилось бы беды посерьезнее. Пострадай какой-либо человек, люди мстительно обрушатся на всех тигров, к событиям совершенно не причастных. Разве им объяснишь, что медведи регулярно нападают на людей и убивают их, но что-то не больно уж много желающих испытать себя на медвежьей охоте. Разве смягчит участь амурского тигра тот непреложный факт, что его бенгальские собратья до сих пор за год убивают до двух сотен людей, а все же строго охраняются.
Организовали оперативный штаб «по обезвреживанию поселившегося во Владивостоке тигра». Сколотили бригаду из крепких духом, бывалых охотоведов для выслеживания зарвавшегося зверя. Хотя, конечно, предполагали, что и бедствующего. Этой наземной бригаде дали вертолет, в который посадили еще одну бригаду, знающую в охоте толк.
… От вооруженной группы охотоведов, двигавшейся по следам, Скиталец легко уходил, и ушел далеко. Он уже решил было, что теперь-то настал черед двинуть в дальний поход на север, как догнала его низко летающая над следами ревущая железная птица, каких у людей немало. Лес был редок, сопки пологи, и не оказалось какой-либо возможности спрятаться и затаиться.
Он принял смерть, смело глядя ей в пустые глазницы. Обернулся навстречу той беспощадной птице, поднял шерсть по хребту, оскалил зубы и взревел. Даже вздыбился, угрожающе разведя передние лапы с наголо выпущенными когтями, как принято у тигров в такие мгновения… Но тут же и лег, приняв несколько смертельных кусков металла.
Печальной была его последняя мысль: «За что?.. Как жаль, что уже не будет возможности отомстить и наказать за нечестный поединок…»
Тоска тигрицы
Не так давно я долго стоял у клетки с пойманной в тайге красивой, сильной и молодой тигрицей. Стоял почти в упор к ней, глаза в глаза. Мне казалось, она уставилась на меня, но вскоре я понял, что тигрица отрешенно глядела мимо. Наверное, в свое прошлое…
Я внимательно рассматривал черно-бело-рыжий рисунок ее морды в широком разлете светлых усов и пытался прочесть тоскливые мысли, сочившиеся через устало прищуренные янтарно-золотистые глаза. А где-то рядом транзистор легко и свободно выбрасывал из себя, нимало не считаясь с печалью пленницы, высокий и восторженный голос артиста: «Кто может сравниться с Матильдой моей…» И я себя тоже спросил: а кто может сравниться с ТОЙ полосатой Матильдой? С той, чью печальную историю я узнал, как говорится, из первых уст?
В глухом углу уссурийской тайги, возле неукротимого горного потока, много лет тайно от людей жила неуловимая Тигрица. В моем воображении — Матильда. А потому неуловимая, что с молоком матери твердо усвоила закон, требующий избегать человека. Избегать не только его самого, но и всего с ним связанного: таежных строений, дорог, домашних животных и прочего. Даже запаха.
Раз в два-три года у той красивой и сильной «полосатой дамы» вспыхивали страсти, движущие из века в век живой мир. В те дни она забывала все, шла к своему давнему другу и зажигала его тем же. Потом, через пару недель, перегорев в страстях, тигры расходились по своим уединенным соседствующим владениям и жили каждый по-своему: он — как закоренелый холостяк, не думающий о завтрашнем дне, она — в беспокойных материнских заботах о котятах — милых в слабости, потешных в неумелости и дорогих родной кровинушкой.
Тигрица Матильда трепетно заботилась о своих выводках — от влажного летнего зноя к снежной зимней стуже и снова к душной жаре, — прежде чем они из беспомощных котят вырастали в зверей, искрящихся могучей силой, акробатической ловкостью и неиссякаемой энергией. Смелых и мужественных, умных и благородных.
По два года мать старательно и умело передавала потомству сложную науку тигриной жизни, а потом, когда, наконец, уставала от каждодневных забот, ее дети становились «сами с усами», получали самостоятельность и уже не нуждались в опеке.
Приходило тихое и незаметное расставание — навсегда. Лишь изредка они встречались после, но уже как чужие: взрослые тигры — гордые и независимые одиночки, они не любят общение с себе подобными. Даже с теми, у кого родная кровь, очень сдержанны.
Скажем еще раз, что врагов у уссурийского тигра тысячи лет не было. Неспроста же слывет он царем зверей. Разве что бурый медведь, матерый и озлобленный трудными обстоятельствами, временами покушался на царскую жизнь. Но с некоторых пор объявился здесь сильный, хитрый и коварный неприятель, именуемый человеком. С одиночным и безоружным любой тигр при нужде мог расправиться как бы шутя, но когда они объединятся да вооружатся — а так, собственно, и делали, — ни сладу с ними, ни удержу. Потому-то с годами быстро редели ряды владык уссурийской тайги, их чуть было и вовсе не истребили. А уцелели те, что научились дальней стороной обходить человека и скрытно обосновывались в далеких и глухих углах тайги, сурово раскинувшейся по труднодоступным хребтам и сопкам.
…С годами Тигрице все труднее стало избегать людей, упорно проникающих в самую лохматую таежную глухомань. Сначала они были одинокими, робкими и молчаливыми, потом их стало больше, они расшумелись, словно загрохотали грозами и заревели ураганами. Зверовые тропы все гуще пропитывались отвратительным человеческим духом. Пройдешь по ним в любую сторону и окажешься на дороге, а если вдоль нее двинуться — будут дымные деревни и множество ужасных в реве, смраде и мощи железных чудовищ, валящих и увозящих деревьями тайгу, превращая ее в унылое безлесье с пнями, кустарниками, травой, заваленное хламом. Пожары, пепелища и черные пустыни возникали людскими тенями. Все грязнее становились реки, все меньше было зверей и птиц, и все сложнее оказывалась тигриная жизнь.
Матильда ясно хранила в памяти встречи с человеком глаза в глаза. Впервые это случилось вскоре после того, как она стала жить без материнского присмотра и ухода. Столкновение произошло на лесной дороге. Он плелся навстречу ей, глядя себе по ноги, она же невозмутимо села на обочине и стала со спокойным интересом наблюдать. Тот беспечно подошел на два-три ее прыжка, а увидев — остолбенел с открытым ртом и захлестнутыми ужасом глазами, потом с воплем ринулся назад. При желании его можно было догнать моментально, но такого желания у Матильды не возникало. Зачем?