Встречи с амурским тигром
Шрифт:
Злоба и жажда мщения пересилили в Тигрице материнскую заботу, и она, приказав детям лежать, собрав оставшиеся силы, побрела туда, где жил тот двуногий. Пошла не по его тропе, а напрямик, через тайгу и горы. Она не сообразила, что прямая дорога далеко не при всех обстоятельствах самая короткая, и потому потеряла много сил и времени, путаясь цепким концом изогнутого троса в кустарниках, лианах и валежнике.
Обойдя избу по кругу, Матильда увидела, что свежий след ее хозяина уходил вниз по ключу. Собравшись с силами, она устремилась по нему и неожиданно быстро увидела своего врага вздернутым на кедре. Он прилип к точно такому же тросу, что терзал Тигрицу, и зачем-то кромсал в щепки дерево, издавая злые крики. Ей было невдомек, что охотник угодил в им же поставленную на медведя вздергивающую петлю, а теперь обозленно и отчаянно высвобождался из нее.
В первом порыве наказать за причиненное ей зло и обезопасить своих детей Матильда приготовилась покончить с этим зловредным существом одним махом. Уже собралась она к прыжку, подавляя вырывающийся рык мщения, но в следующий миг ее удержало непонятное: это существо на дереве и, судя по всему, крепко на нем застряло. И зачем ему грызть это дерево? Отчего испускает отвратительный дух страха? Почему рычит в злобе?
В уверенности, что мщение не уйдет, Матильда тихо подошла к двуногому, а он, увидев ее, замычал, обморочно обвис вдоль дерева и застыл. Она обнюхала это жалкое тело, и ей стало противно. Она отошла прочь и легла…
Уж в который раз собравшись с силами, после долгого лежания с безостановочно мечущейся мыслью в поисках спасения, Тигрица вдруг неожиданно решила, что освободить от петли и боли ее сумеют только люди: «Они ведь все могут! Могут легко умертвить с дальнего расстояния любого, и самого сильного зверя. Могут валить с необыкновенной легкостью вековые деревья и без труда увозить их в свои далекие дали. Могут управлять чудовищными машинами невероятной силы… И если не они, то кто же еще на оглушительно ревущих чудовищах из стали летает, словно громадная птица? И что в сравнении с этим снять петлю с живого, доверившегося им существа?»
Взглянув на все еще неподвижно висящего человека, Тигрица усомнилась было в своем решении, но особое звериное чутье подсказывало: «Да, могут все. Ведь взяли в свое время под охрану закона спасшихся от гибели тигров…»
И выйдя на белое ровное поле ключа, она устало и понуро поплелась в людское логово, которое когда-то видела в низовьях Алчана в двух днях пути отсюда.
Но добиралась до людей все трое суток. Она как бы автоматически оглядывала таежный мир с одной стороны дороги и с другой, как неизменно делала прежде. Свое внимание ей пришлось сосредоточить на тех клочках-пятачках, которые ей предстояло преодолевать. Но беглым взором и затуманенным сознанием Тигрица отмечала, что все реже становится тайга, все плешивее, все развороченнее… И вот ее уже иначе и не назовешь, как искалеченной, изуродованной, разгромленной и оскверненной.
Она узнавала и не узнавала смолоду знакомые ей распадки. Тогда, лет десять назад, были они в густом буйстве громадных деревьев. В чистой, зеленой, тенистой тесноте, полной всякого зверя. Теперь же тот мир великолепных распадков напоминал пока еще живое существо, но с заживо содранной шкурой. Повсюду несусветные завалы искореженных и высохших деревьев, горестно протягивающих ветви к небу, повсюду брошенные на гниение штабеля бревен. И везде лысые склоны, и куда ни глянь — пустыня: ни зверя, ни птицы. И бьет в нос всякая вонь, и воду из дымящейся речки пить противно: отрава.
Она знала, что все это — дело рук человека. Уже не возмущалась, потому что устала. Просто удивлялась: почему мир терпит такое? Почему природа не мстит, не наказывает? И надолго ли хватит ее терпения? И что в итоге станет с таежным миром, если этому терпению не придет конец?
Матильда старалась идти волоками, но они были настолько замусоренными, что конец петли постоянно за что-то зацеплялся и дергал, пронзал всю ее страшной болью и едва переносимым страданием. Но и минуя волоки, идти было не легче.
Возможно, так и не доплелась бы она до людей, но ей в некотором роде повезло: незадолго перед нею прошло здесь какое-то могучее железное чудовище и продавило в еще слабо промерзшей земле глубокий широкий след. До самой глины. Он уже затвердел и Тигрицу удерживал, она же почти в беспамятстве брела по нему. Этот глубокий и долгий шрам на теле земли привел ее к людскому логову.
…На севере Приморского края тогда еще жило старое маленькое умирающее таежное село со странным названием Холмы. Может, потому его так назвали, что лежит оно вроде бы на спине небольшого возвышения. В нем всего-то десяток черных от солнца, дождей и времени домов в окружении больших огородов с обветшалыми заборами, да еще коровьи стайки, свинарники, курятники. И неизменные, черные же, баньки на задворках. Словом, сохранившийся, но уже обреченный реликт старой деревенской Руси.
На окраине этого маленького села доживали свой век старики Сахаровы. В тот тихий морозный, зимний день хозяин ездил на покос смотреть сено, да что-то припозднился. Услышав хлопок наружной двери и шаги в сенях, возившаяся на кухне хозяйка сначала не обратила на них внимания. Решила, что наконец-то вернулся ее старик. Но в сенях кто-то топтался, потом вроде бы тяжело лег на пол. «Не пьяный ли какой?» — подумала и открыла дверь в коридор. И обмерла старая: на полу лежал доселе виданный ею лишь на картинках тигр. Огромный, рыжий, в темную полосу. Задетый открывшейся дверью, он спокойно и, как показалось старушке, равнодушно посмотрел через плечо на человека и снова положил голову на пол.
На самом же деле в глазах зверя просверкивало не равнодушие, а мольба о спасении. Это была изголодавшаяся Матильда, с ниточно тонким остатком сил, еще недавно казавшимся неиссякаемым. Она целую неделю страдала в петле и уже не могла остро реагировать на события жизни. Вроде бы в полусне зашла в дом и увидела человека совсем рядом… Она, Тигрица, обратилась к людям за помощью, и это было неслыханно: такой могучий, гордый, свободолюбивый и независимый зверь, и вдруг сам пришел к тем, кого имел все основания люто ненавидеть.
С ужасом и предобморочным криком захлопнув дверь, старушка обратилась за спасением к Господу Богу, но с неба помощь не пришла, и тигр продолжал лежать совсем рядом.
Странное дело: вспомнив о старике, бабка начала быстро успокаиваться и… Но дадим лучше ей, бабе Лене, слово. Вот фрагмент магнитофонной записи ее рассказа, сделанной буквально через несколько дней после случившегося.
«А как же папка, когда он вернется? Откроет дверь, а на нево тигра… Надо, думаю, что-то делать… Приоткрыла дверь и гляжу в щелку — лежит тигра, а на шее у ней петля из каната. Спокойно так лежит, вроде спит в своем доме или отдыхает, только дышит хрипло как-то. Поймала я кота свово и в колидор ево — задобрить тигру хотела. Да она на кота ноль внимания, а тот как заорет да как брызнет со страху-то, и на стенку, под потолок… Дрожит там, дико озирается… Взяла булку хлеба, открыла дверь пошире и говорю ей: «На, поешь». Тигра аккуратно взяла хлеб лапами, понюхала, но есть не стала, а на меня посмотрела чудно как-то, жалобно… Думаю, чего-то другого ей надо. Пошла в хату, взяла вареную картоху, выхожу в колидор — ан нет моей тигры! Потом вижу — под лавку залезла она. И смотрит на меня спокойно так, внимательно, и вроде бы сказать что хочет. А голова на вытянутых вперед лапах лежит. Большая, как-то и страшная, и нестрашная, а жуть душу трясет… Я стала разговаривать с ней, а она слушает. Что тебе, говорю, голубушка, надо… А тут мой папка идет. Я кричу ему, что тигра у нас в колидоре, а он не понял. Открыл дверь — да как закричит, как рванет со двора… Давненько таким прытким не вид ела ево…»