Встречи с амурским тигром
Шрифт:
Уже через несколько минут Холмы бурлили в скромную силу своих немногочисленных, в основном старых жителей села, властями заживо списанного и забытого. Эти люди не набросились на пожаловавшего в деревню страшного хищника с ружьями, а лишь крепко подперли его в коридоре наружной дверью, через окно освободили старушку из плена в своем же доме и позвонили на зоологическую базу: так, мол, и так, срочно приезжайте брать живьем, потому как тигр с петлей на шее, по всему видать слаб, и спасать его надо.
Приехали скоро, с большой клеткой и сильными мужиками. Заглянули в щели коридора — лежит. Действительно, с глубоко врезавшимся в живое тело тросом петли. Вооружившись рогульками, как обычно делают при отлове тигрят в тайге, открыли двери, плечом к плечу вошли в сени. Тигр смотрел на них умно, спокойно, просяще. Лишь когда люди начали снимать петлю и страшная резь от этого пронзила зверя от носа до хвоста, он без злого умысла, а просто дернувшись от боли, задел одного из мужиков лапой. Но такого легкого с виду движения оказалось достаточно, чтобы человек отлетел в угол и с грохотом, ломая доски, врезался в стену коридора… Зверь увидел это и, наверное, подумал: «Какие же вы, люди, оказывается, и в самом деле слабые», — и больше к ним не притрагивался.
Тигрица не кричала о своих страданиях. Не скулила. Не ныла. Она для этого была слишком горда и не теряла достоинства ни при каких обстоятельствах. Страдала молча. С виду совершенно спокойная, закрыла глаза, чтобы не видеть, должно быть, своего позора, Матильда дала связать себя и погрузить в клетку. Ее понесли, а затем повезли в грохоте и смраде автомобильной дороги, которую этот зверь всю жизнь обходил стороной.
На зоологической базе сделали все возможное: промыли давно и сильно загноившуюся рану, смазали и присыпали ее лекарствами, и еще что-то делали, но Тигрицу не спасли. Страшное это дело — заражение крови. Мертвые, но все еще золотистые глаза Тигрицы были устремлены куда-то вдаль. В них застыла предсмертная тоска, трудно нам, людям, понятная. Может, она в последние мгновения думала о свободе, беспокоилась об обреченных на гибель тигрятах, а может, и о людях сложный вопрос пыталась разрешить: «Какие из них злые, а какие добрые?..»
А скорее всего она переживала давно и недавно прожитое. Конечно же, для матери нет более важного, чем дети. Но ведь сколько в жизни было яркого, острого, опасного… Радостного и горестного, доброго и злого. И так все печально, так бедственно обрывается.
У нее было много времени для того, чтобы, превозмогая боль и тоску, вспоминать светлые радости и суровые таежные будни. Осознанно вспоминать, в полусонной дремоте или забытьи. Вспоминать детство, которое было счастливым, потому что рядом бдила мудрая, заботливая и самоотверженная мать, было с кем играть и познавать строгий, прекрасный и таинственный мир. Вспоминать первые годы одинокой самостоятельности, когда оказывалось очень много сил, ловкости, энергии и здоровья, но так не хватало опыта. Вспоминать два полных круга взращивания и воспитания собственных наследников, и этот последний, печально оборвавшийся на половине. А сколько было всевозможных встреч, схваток, битв! Трудных зим и щедрых, легких зеленых весен и лет. Когда царство над таежным миром было признанным, и когда на него покушались люди. Те самые, которые разрушали и оскверняли недавно изумительный таежный мир.
Но воспоминания эти и размышления с каждым днем слабели и туманились, и наконец настало время, когда из-за страданий не стало ни сил, ни желания и вспоминать, и размышлять, и даже тосковать и сожалеть.
Я подержал в руках ту скрученную и размочаленную крепкими зубами петлю, в которой погибла Тигрица. Трос бурел старой кровью, к нему присохли рыжие, черные и белые волоски. Видел и чучело из Матильды. Сделано оно кустарно плохо. На шее потертость шерсти и изодранность кожи даже не замаскированы, плексигласовые глаза совсем не тигриного рисунка и окраса. С досадой подумал: такой был царственный зверь — и такое из него чучело сляпали.
Тигроловы после рассказывали: «Вышли мы на следы тигрят. Двое их было, уже крепенькие. Ходили почему-то без матери, ее старые следы сильно припорошило. Голодали до того, что грызли гнилушки, обрывали с деревьев мох — лишь бы чем-то животы набить. Дошли было мы до их свежих следов и уже думали на следующий день брать тигрят, да по закону подлости свалилась такая пурга, что два дня из палатки не вылезали. Снегом все завалило, никаких старых следов не осталось. Ходили мы, ходили, да куда там. С тем и вернулись. Погибли малыши, замерзли. Иначе нашли бы их… И куда делась тигрица?»
Я уважаю тигроловов, но мне не захотелось рассказывать им историю Матильды. Эти смелые, сильные люди вряд ли поняли бы мою печаль: в случае, когда тигрица неожиданно бросается на спасение осажденных собаками и людьми тигрят, охотники убивают ее. Такое было не раз. Не раз и я был тому свидетелем. Но об этом не принято говорить.
Такие они разные — тигры
Обычно я пишу о том, чему сам был свидетелем или услышал от людей, заслуживающих полнейшего моего доверия. И потому свои рассказы называю былями. Сочинения и выдумки — не для меня, небылицы раздражают. Особенно если они на таежную тему.
Как профессиональному охотоведу, мне часто и подолгу приходилось беседовать не только с коллегами, но и с промысловым людом, и просто со старожилами. Я получал от них бесценные сведения о том, что было в тайге прежде и что есть теперь. А со временем научился почти безошибочно определять степень правдивости рассказов того или иного собеседника. Ну а те, кого знаю давно, говорят мне только правду.
…Со знаменитым хабаровским хирургом Я. мне посчастливилось познакомиться лет пятнадцать назад, когда появилась необходимость в сложной операции, от исхода которой зависело для меня очень важное: смогу ли я ходить в тайгу или это станет для меня заказанным. Я сначала узнал его как хирурга с золотыми руками, но потом оказалось, что это еще и заядлый, опытный охотник.
Он всегда серьезен, и даже шутит лишь слегка улыбаясь. «Если я не отведу душу в зверовой тайге, — сказал он как-то, — не заряжусь там вдосталь, в операционной мне будет вроде бы чего-то не хватать, порою не окажется должной концентрации внимания, и мой профессионализм нет-нет да и пошатнется…»
Золото своих рук он недавно продемонстрировал на моей серьезно покалеченной ноге. Потом мы с ним в палате и его кабинете подолгу разговаривали на сблизившую нас тему. А в последний затянувшийся вечер обсуждали газетные сообщения о жутких проделках тигров. На Бикине один из них задавил трех человек и двух из них съел. В верховьях Матая амба зашел и обосновался в сарае, другой же бродил неподалеку. В Соболевском охотхозяйстве «прописалось» аж шесть (!) грозных хищников, вытеснив оттуда законных охотников с лицензиями на изюбра и кабана… Мы разговорились о сложных, часто противоречивых, тигриных повадках. О том, что у каждого тигра есть общие черты поведения, а есть и сугубо «личные», и что один и тот же зверь не бывает одинаковым в разные периоды.
И вот какие таежные были рассказал мне в тот вечер доктор.
«В душе я никогда не считал тигра этаким таежным джентльменом, к человеку испытывающим почтение, хотя молча соглашался с утверждениями наших «тигроведов» о том, что амба людей просто так не трогает и поперек их пути не становится. Увидев свежие тигриные следы, я всегда настораживался, а в ружейные стволы загонял пулевые патроны. Думается мне, что и другие таежники поступают так же, хотя не все в этом откровенно признаются. Иные же при удобных обстоятельствах стреляют, прицеливаясь в самое убойное «полосатое место».