Встречи
Шрифт:
– Немцы перерезали дорогу.
– А ты это откуда знаешь?
– Шофер рассказал. Перебрался через линию фронта и обо всем доложил…
Павел хмуро взглянул на Ватутина:
– Что ж раньше ты не смог этого сделать? Ведь за тебя мать и Лену, может, теперь повесят…
– Да, если дознаются, кто я такой, плохо им будет…
Павел плотно сжал обветренные губы и смотрел куда-то через плечо Ватутина.
– Так уж случилось, - сказал Ватутин, чувствуя, что прощения брата ему не получить, - немцы продвинулись быстрее, чем я ожидал…
Павел усмехнулся:
– Это ты перед своим
– Что ты, Павел!
– Да, да!
– упрямо повторил Павел, и на его впалых щеках запрыгали желваки.
– Ты загодя об этом должен был подумать. Я и Афанасий из дома ушли… - Он помолчал и вдруг спросил: - А что с Афанасием, знаешь?..
– Нет, - почувствовав недоброе, сказал Ватутин.
– А что?
– Ранен он тяжело на Волховском фронте… Письмо получил из госпиталя…
Ватутин устало опустил плечи. Да, все очень безрадостно. Большая была у них семья. Помнит - в детстве - двадцать человек садились за стол… Он представил себе Афанасия, но почему-то не взрослым, а тем белокурым коротконогим мальчишкой, который однажды уселся у задних ног коня, и Николай страшно испугался, что конь его лягнет. Николай в это время держал в руках большой кусок спелого и сочного арбуза. Этим-то куском он поманил коня, и тот отошел от Афоньки. Хрустнув коркой, конь сожрал арбуз, а Николай в сердцах так поддал спасенного столь дорогой ценой Афоньку под зад, что тот дико заревел…
– Как? Выживет?
– спросил Ватутин.
– Не знаю!.. Ответа еще не получил.
– Сегодня же запрошу.
– Запроси, - сказал Павел, - а потом мне черкни записку… Ну, а Татьяна как?..
– Вот был в Москве - виделись… Здорова…
– Пиши от меня привет… Ей и ребятам…
– Хорошо…
Павел снова полез в карман за кисетом и стал не спеша сворачивать папиросу, просыпая крошки табака на предупредительно подстеленный клочок бумаги.
– Махорку куришь?
– спросил Ватутин.
– Махорку. Нам командирского пайка не положено.
– Ну, табачку я тебе пришлю…
– Спасибо, - улыбнулся Павел, - а то бывает маловато - старшина у нас прижимистый… Так на каком же фронте мы теперь будем?
– На Юго-Западном…
– Так, - сказал Павел, - значит, ты наш командующий?!
– Ваш, - кивнул Ватутин.
– Ну смотри, командуй так, чтобы мы вперед пошли…
– Буду стараться, - улыбнулся Ватутин и поднялся.
– Ну, прощай, Павел… Хорошо, что мы с тобой встретились. Не сердись на меня, если и буду где поблизости, а не зайду. Много у меня сейчас дел…
– А я за себя и не сержусь, - сказал Павел, - вот о матери и сестрах нам с тобой еще подумать надо.
…Издали Дзюба видел, как братья сели по сторонам заброшенного окопа, лицом друг к другу. В их движениях была какая-то неуловимая схожесть. Они говорили так минут пятнадцать, иногда посмеивались, иногда грустно покачивали головами. Потом встали, и тут Ватутин с силой привлек к себе Павла, поцеловал и, повернувшись, пошел по тропинке к Дзюбе. Павел остался стоять на краю окопа, провожая его взглядом. Потом тоже повернулся и зашагал к землянке.
В блиндаже Павла с нетерпением ожидали солдаты. Как только он вошел, его засыпали вопросами. Всем казалось, что Ватутин не мог не рассказать брату о том, что их волновало больше всего: когда начнется наступление и будет ли второй фронт. Павел отговаривался: «Да мы таких дел и не касались. Говорили все о делах семейных», но ему никто не поверил.
– А когда тебя браток командиром сделает?
– задал ему кто-то каверзный вопрос.
– Слово скажет, и сразу тебя - в капитаны…
Павел рассердился:
– Да бросьте вы языки чесать! Как был солдатом, так и останусь. Он небось две академии кончил, а я четыре зимы в школу ходил. Он - при месте, я - при месте. Вот хорошего табаку прислать действительно обещал.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Генерал Рыкачев сердито посасывал потухшую папиросу и, насупившись, смотрел в одну точку перед собой. Сухощавый, прямой, с чуть вздернутыми кверху плечами, он выглядел моложе своих пятидесяти пяти лет. И очевидно, знал это. Во всей его осанке, в быстроте и четкости движений, в тщательности, с которой были расчесаны начавшие редеть черные виски, даже в манере держать папиросу - небрежно и картинно, - во всем чувствовалось желание если уж не быть, то, по крайней мере, казаться молодым.
Судя по груде окурков, которые лежали в пепельнице, стоявшей на краю стола перед Рыкачевым, разговор затянулся.
Ватутин усталым движением расстегнул верхние пуговицы кителя и откинулся на спинку скрипучего стула.
– Что вы все время киваете на Воронежский фронт, - сказал он с затаенным раздражением.
– Там были одни условия, здесь другие. Там мы главным образом сдерживали противника, теперь же у нас совсем иная задача. Я пока еще не могу говорить обо всем подробно… Но думаю, вы и сами догадываетесь…
Рыкачев кивнул головой и сухо улыбнулся.
– Отчасти догадываюсь, товарищ командующий. Так, зазря, меня в это растреклятое место, где ни дорог, ни мостов, с армией бы не послали. Но разговор наш имеет для меня важное значение. Я продолжаю считать, что ослаблять фланги в большом сражении и собирать все силы на одном участке за счет других - очень рискованное дело…
– Не спорю, рискованное.
– Ватутин сердито прищурил глаза.
– Но чего же вы-то хотите? Вы хотите, чтобы мы везде были одинаково сильны? Это невозможно и совсем необязательно, товарищ генерал. Да, совсем необязательно, - повторил он.
– Могу сказать наверное, что к началу сражения мы еще не будем иметь преобладающего перевеса в силах. Но даже самый незначительный крен в нашу сторону надо уловить и разумно использовать.
– Он нетерпеливо передернул плечами.
– А вы требуете каких-то идеальных, несбыточных условий. Их нам никто не создаст. И требовать ничего лишнего мы не должны… Риск, вы говорите… Да, конечно. Но риск естественный, оправданный, необходимый… Не забывайте, что мы с вами и направлены-то для того, чтобы взять на себя всю ответственность. И решать. Решать не только за себя, но и за противника. Не подчиняться обстановке, а создавать ее. Навязывать противнику свою волю…