Встретимся у кромки миров
Шрифт:
Отпускает мою руку, укладывая на кровать. Мягкое похлопывание по ней, как одобрительный жест.
– Батенька, а вы нас напугали! Но теперь я твердо уверен, что вы поправитесь. Глаша, займись человеком. Еды ему, бульона, ложек пять, не больше.
Сверкнув стеклами очков, доктор вышел.
Мысленно обследовал свое тело. Ничего не болит, только слабость. Попробовал пошевелить руками, ногами, повертел головой – все работает. Что я здесь делаю, почему в больнице?
Оказывается, задал вопрос вслух. Медсестра тут же отозвалась.
– Это госпиталь, – она принесла
– Вы поступили неделю назад, сильная контузия. Все это время были без сознания, иногда только имя произносили. Кира.
Послушно сглотнул бульон.
Кира. Сразу появился образ девушки с длинными косами, ее улыбка, взгляд блестящих глаз. Защемило сердце.
Непроизвольно потер грудь, медсестра вскинула глаза:
– Болит?
– Болит. Где я?
– Кенигсберг. Врача позову?
– Нет, не надо, – сделал очередной глоток, – Как я здесь оказался?
– Доставили вместе с другими раненными вашей части.
– Это Германия?
– Да. Отдыхай, милый. Скоро все отдохнем. Война заканчивается.
– Война?
Девушка удивленно посмотрела на меня и пошла за доктором.
Стою в солдатской шинели на вокзале. В руках вещмешок, там документы на имя Боргова Игоря, моего, двадцать пятого года рождения. Дата и месяц тоже совпадают. Теперь я товарищ Боргов. Говорят, поступил с этими документами. Зеркало в госпитале отразило мужчину, в котором с трудом узнал себя. Сначала думал, что из брюнета превратился в блондина, но потом, приглядевшись, понял – это седина. Медсестра Глаша, видя реакцию, сказала, что на моей спине есть застаревшие шрамы, которые вовремя не зашили, поэтому выглядят они ужасно.
Я знаю, как их получил.
Паника, начавшаяся в госпитале, когда осознал, что ничего не понимаю, погашена, благодаря доктору и лекарствам. Осталось ощущение большого обмана. Я обманул или меня обманули? Не важно. Я еду к Кире. Она ждет в нашей беседке у моря, там, где оставил. Она примет меня таким, какой есть. Откуда такая уверенность? Знаю и все. Безоговорочно. Как то, что люблю.
Зашел в привокзальный буфет, молоденькая продавщица улыбнулась:
– Вы, наверное, за кипятком?
– Нет, спасибо. Я хотел спросить, где можно найти машину, хочу доехать до поселка «Старая мельница».
Он задумчиво посмотрела на меня:
– Старая мельница? Впервые слышу такое название. Но я здесь всего год, спросите у милиционера, вон, у второго входа стоит.
Тот проверял документы у мужчины в гражданском. Протянул ему свои бумаги, он же, ознакомившись и вернув их, стал внимательно оглядывать подходящих к вокзалу людей.
– Разрешите спросить, – начал я, решив узнать, существует ли вообще поселок, – как добраться до «Старой мельницы»?
И опять недоумение в глазах.
Я забеспокоился. Неужели поселок больше не существует и никого не осталось?
– Честно говоря, я здесь пару месяцев, и не могу знать. Советую обратиться к сапожнику, за углом его будка. Он из старожилов, может, подскажет, – и занялся следующим человеком, входящим в помещение, – Ваши документы?
Старая будка и не менее старый сапожник выглядели темным пятном на фоне недавно побеленного здания вокзала. Старик прибивал набойку к башмаку, ловко орудуя молотком. Когда я задал вопрос, он выплюнул на ладонь мелкие гвозди, которые зажимал в губах, и недоверчиво посмотрел. В глазах блеснул огонек интереса.
Обернувшись, достал из будки скамеечку, поставил перед собой и жестом показал сесть.
– Вопрос, конечно, занятный, – отложил металлическую лапку вместе с ботинком, отряхнул кожаный фартук, – ты оттуда, что ли?
– Оттуда, – кивнул.
– Да, первый раз вижу живого жителя этого поселка.
От слов «живого» засосало под ложечкой, но не успел спросить, как старик продолжил:
– Ты, парень, не дрейфь, мертвецов тоже не видел. Но я туда больше ни ногой, и тебе не советую. Да, ладно, не пугайся! – встал и начал снимать с себя фартук, – Давай так, у меня сейчас перерыв, пойдем в пивную, поговорим по душам. Ты мне расскажешь об этом поселке, я тебе. Потом и решишь, стоит ли туда ехать.
Помог старику занести вещи в будку, подождал, когда навесит замок и повернул в ту сторону, куда дед махнул рукой. Шел медленно, видя, что ему идти трудно.
– Меня кличут Назаром, а ты кто, служивый?
– Ин… Игорь Боргов.
– Игореша, значит, – старик вошел в накуренную комнату с несколькими круглыми высокими столами, за которыми стояли местные мужики, и тихо переговаривались, потягивая пиво.
Старик, лавируя между ними, прошел к рыжей даме, гремящей посудой за прилавком, кивнул в мою сторону, та налила пару кружек и положила на тарелку несколько пирожков из корзинки. Помог деду донести харчи до свободного стола, где старик, подтащив табурет, уселся, я же, повесив вещмешок на крюк под столом, остался стоять.
– Ну, рассказывай, – пододвинув ко мне кружку, Назар отхлебнул из своей. Вытер привычным жестом пену с усов, – Давно там жил?
– С детства отдыхал каждое лето, – пить не стал, хотел иметь ясную голову.
– Ну и как там было?
– Поселок, как поселок. Дачники и местные. Море, пляж, танцы.
– Ничего такого не замечал? – почему-то перешел на шепот.
– Все, как и везде. Не тяни, старик, что случилось? Почему о поселке не слышали? Неужели на станцию никто оттуда не приходил?
– Никто. Все четыре года ни души. Они словно разом исчезли.
Старик откусил пирожок, посмотрел на сизую картофельную начинку и продолжил:
– Не знаю, где ты, Игореша, был, когда началась война, но я встретил ее здесь, на станции. В пять утра двадцать второго июня был авианалет, и наш районный центр, можно сказать, стерли с лица земли. Оставшиеся в живых спешно покидали город.
Я не мог уйти, моя старуха, царство ей небесное, была лежачая, поэтому перетащил ее и уцелевший скарб в подвал дома. Вели себя тихо, как мыши, всего боялись. Немцы, вскоре занявшие город, на нас не обращали внимания. А обувка – она у всех есть, что русских возьми, что немцев. Вот, и починял ее, этим и жили.