Встретимся в раю, дорогой
Шрифт:
Сан Саныч некоторое время сидел, не дыша, с тихим ужасом ожидая продолжения. Потом медленно выдохнул.
– Вы, надеюсь, закончили с описанием? Тогда я, если позволите, за последнее зацеплюсь. Может, не ипостась, а душа? Душа утрачивается?
– Не-е-ет… Без души они были бы трупы, мертвецы, а в Лимбе смерти нет. Быть может, какая-то часть души действительно утрачивается, не знаем. Худодо не хотел бы углубляться в эти рассуждения. Он может лишь добавить, что когда вы встретите усию, сразу поймете, кто перед вами. И больше уже никогда не спутаете
– Они неразумные?
– Как посмотреть. Им присущ пост человеческий образ мышления. Нам его не понять. Да и живут они в какой-то иной, своей реальности.
– Не слишком понятно…
– А что бы вы хотели? Как еще описать человека, из которого вынули его человеческую суть, и который поэтому больше не человек? Худодо старался.
– Откуда вам все это известно? Вы изъясняетесь, простите, как церковник.
– А Худодо и был им. В той жизни. Профессором богословия Худодо был, преподавал в Сорбонне.
– Да вы что!
– Имя, конечно, у Худодо было другим. Иная жизнь, иное все.
– То-то я смотрю… А как же вы в шаманы подались? Почему?
– Вот так и подался. В шаманах в Лимбе нужда была, а Худодо по теме кое-что и прежде знал. Еще в университете интересовался. Ну, как говорится, чему научился, тем и пригодился. Призвание такое, наверное. От призвания не уйти, особенно здесь.
– Тем более, образование подходящее. Профильное.
– Худодо забыл уже все. За ненадобностью. Вспомнил кое-что, только чтобы вам объяснить.
– Благодарю. Да нет, ничего вы не забыли. Даже странно. Но вы сказали, что в Лимбе нет смерти?
– Нет, смерти нет.
– Это как? Значит, что все здесь живут вечно?
– Могли бы жить. И не вечно, а до конца времен.
– Черт возьми, какие тонкости! И что им мешает? Вам, то есть.
– Кто. В последнее время, это усии. И те, кому они служат.
– Погодите, но они же в другой реальности, вы сказали. Или это не так?
– Когда они там оставались, все было нормально. Но теперь это больше не так. Лимбожцы стали превращаться в усий.
– Как это, превращаться? Такое возможно?
– Теперь все возможно.
– Что же изменилось? И кому теперь служат усии?
Худодо поднял палец кверху.
– О! Переходим к главному. По такому случаю неплохо бы воскурить трубочку. И чаю испить, а то разговор долгий складывается, у Худодо в горле пересохло. Тянский, как там кипяток, ёсть?
– Ёсть! – подхватил Тянский. – Все ёсть, а как же!
Пыхтя и отдуваясь, но все же довольно споро, Хотий собрал грязную посуду в котелок и унес куда-то. Вернулся с чашками из красной исинской глины, поставил перед каждым. Следом на столе появилась жестянка с пахучей чайной или травяной смесью, а из очага – большой латунный чайник, сияющий и раскаленный. Уловив в пузатом боку чайника отражение источника света, Сан Саныч поднял глаза, и увидел под потолком с открытыми балками-путрами матовые светильники в два ряда. Как они там держались, и вообще, как были устроены, он так и не понял.
Смесь в жестянке была душистой, понюхав ее, Сан Саныч бросил себе в бокал щепоть. И тут же Тянский наполнил его кипятком. Следуя примеру шамана, Сан Саныч закурил сигарету. Откинувшись на спинку стула, он заложил ногу за ногу, затянулся.
– Ну, что, продолжим? – спросил, прерывая молчание.
– Худодо готов, – возвестил шаман, но его прервал стук в дверь. Кто-то снаружи ударил молотком по металлической пластине.
Это звуковое вторжение было существенней, чем скрежет ложки Тянского по дну котелка. Пакгауз наполнился грохотом. Казалось, случился обвал, и камни попадали с неба на крышу. Все снова вздрогнули.
– Мы кого-то ждем? – спросил Худодо.
Тянский качнул головой.
– Никого.
– Тогда, похоже, облава. Похоже, нас выследили.
– Не открывать? Нет никого, и все дела.
– Нет, не пойдет. Они точно знают, что мы здесь. И выломают дверь
– Да ну! Сломать такую дверь? Нереально.
– Это же усии, они смогут.
– Не волнуйтесь, меня они не заметят, – успокоил хозяев Сан Саныч.
– Как это? Что вы хотите сказать? Худодо с интересом посмотрел на гостя.
– Я могу становиться невидимым.
– Правда? Покажите!
Сан Саныч опустил глаза и сделал серию незаметных движений…
– Это все? – поинтересовался Худодо. – Неубедительно. Ты что-то заметил? – спросил он Тянского.
– Ничего не заметил, – ответил Хотий несколько удивленно. Похоже, он совсем не понимал, что должен был заметить.
– Черт! Лабиринт! – вскричал Сан Саныч возбужденно. – Он все-таки взял свою плату!
В дверь с новой силой загрохотали, похоже, с применением подручных средств и утяжелений. Было ясно, что такого обращения она долго не вынесет.
Худодо и Тянский оба взглянули на дверь, потом одновременно повернулись к гостю.
– Ну, что делать будем? – мрачно поинтересовался Хотий.
5. Чужой уют
– Что-что? Укрывай гостя, да побыстрей! А Худодо тем временем двери подсобит.
И, дав указание Тянскому, шаман устремился ко входу, где вовсю неистовствовали и рвались в чужой уют, все больше входя в раж разрушения, другие, непрошенные, гости. Там он воздел руки до уровня собственного лица и наложил ладони на дверное полотно. Закрыл глаза, сосредотачиваясь. Странное дело, удары не прекратились, но стали звучать глуше, как бы в отдалении.
Силен, подумал восхищенно Сан Саныч. Однако любоваться проявлением шаманом силы было некогда. Прямо говоря, не самое подходящее для этого было время, поэтому он обернулся к Тянскому.
А Тянский неожиданно быстро, как медведь атакует, перетекая, подскочил к трону Худодо и скинул с него огромную лохматую шкуру. Шкура была медвежьей, Сан Саныч подумал, что это символично и так должно быть, хотя, в чем символизм, сразу не ухватил.
Ах, да! Тотем, медвежий череп! И Тянский – медведь-медведем.