Вся правда о жизни великих актрис
Шрифт:
М. Г.: А когда Вы ходили в театр, у Вас не возникало чувства, что Вы должны быть не в зале, а на сцене?
Л. Смирнова: Вы правы, когда я ходила в театр, то всегда покидала его в плохом настроении. Я помню, что смотрела спектакль, в котором была занята Гоголева. И подумала: ну почему не я на ее месте? И чувство досады, неудовлетворенности, какой-то зависти, что я не там, не на сцене, породило мысль: а что, если стать актрисой? И тогда я подала заявления во все театральные учебные
М. Г.: Как Вы поступали, как это происходило?
Л. Смирнова: В то время на экране шел какой-то американский фильм, и там была очень красивая актриса с замечательной фигурой и в таком красивом платье из панбархата в белый горошек с голой спиной. Я очень захотела быть похожей на нее. Поэтому купила сатин– либерти и сама сшила себе платье, точно такое же. Я его надела на голое тело, затянулась и очень понравилась себе. В таком виде я и пришла на экзамен к Таирову. Там было задание сделать этюд: как будто я сижу дома одна, у меня болит голова, мне звонит возлюбленный и приглашает в театр. «Ах, как болит голова!» – играла я. Потом: «А в какой театр, ах в Камерный?» Я оживлялась: «Прекрасный театр!» Я начала хвалить всех сидящих в комиссии. А там ведь замечательные актеры были, в том числе Алиса Коонен. Я перечислила всех актеров, очень их нахваливая. «Тра-ля-ля, тра-ля-ля, я иду в театр, я иду в театр!» – танцуя и напевая, закончила свой отрывок. Александр Яковлевич Таиров сказал: «Спасибо, девушка. Все очень хорошо, только я бы хотел Вам посоветовать, чтобы Вы сохранили свою непосредственность». А непосредственностью он назвал мою откровенную лесть.
А еще до войны Лида успела стать и кинозвездой, и женой. Мы проезжаем по зимней Москве и подъезжаем к небольшому особнячку, притаившемуся в глубине двора на Патриарших прудах. Неприметный домик ютится рядом с чудесами «уплотнительной застройки» — многоэтажными великанами. Видимо, уцелел чудом.
М. Г.: Лидия Николаевна, когда Вы тут жили?
Л. Смирнова: Боже мой, невозможно без слез смотреть на этот особняк. В нем когда-то жил владелец мраморного производства. Дом такой неказистый снаружи, но внутри – мраморные колонны, подоконники. И у нас была огромная комната. Там было печное отопление.
Мы с трудом доставали дрова, надо было стоять за ними в очереди с раннего утра, мерзнуть. А когда мы топили, очень часто дым шел обратно, и тогда надо было открывать форточки, окна, чтобы проветрить. И снова топить. Несмотря на все трудности, мне почему-то часто вспоминается житье в этой комнате. Я была молода, энергична, оптимистична, и рядом всегда был мой замечательный муж, спортсмен, красивый, сильный. И мы с Сергеем Добрушиным вместе все это делили.
Вспоминается начало войны. Я побежала в булочную утром. И там услыхала о войне. Тогда даже невозможно было представить, что нас ждет дальше. Из этого особняка я провожала мужа на фронт. И когда мы шли по улице в шесть часов утра (он с вещевым мешком), то я держалась за него и не знала, что вижу Сережу в последний раз. Все, кто стоял в очереди у булочной, поворачивали в нашу сторону
Ах, Лида Смирнова! Жизнь уносила молодость и красоту все дальше и дальше, отнимала любимых и любящих, а она в душе оставалась все той же юной красавицей, когда-то спевшей: «Значит, ты пришла, моя любовь!»
Видимо, это закон жизни, знание которого приходит с возрастом. Алиса Фрейндлих в нашем интервью однажды обмолвилась, что она внутри недостаточно постарела, чтобы соответствовать тому, что произошло снаружи. Была, между прочим, неправа: выглядит превосходно. А Роман Виктюк как-то воскликнул, что возраст – величайшая бестактность природы. И сказал, что ему – всегда 19, Образцовой – 14, Фрейндлих – 16. Вот так…
Голос старой женщины дрожит, и я уже жалею, что мы все это затеяли. Но… не останавливаться же на полпути… Мы входим в подъезд и видим крутую деревянную лестницу, которая ведет на второй этаж. Смирнова потрясена. Мы, естественно, тоже.
Л. Смирнова: Вот это да! Даже не верится, что прошло столько лет, я здесь не была с сорок первого года, да и не могла быть.
М. Г.: И все та же лестница?
Л. Смирнова: Может быть, даже была и хуже. Но я-то тут жила, каждый день по ней ходила.
М. Г.: И где была Ваша комната?
Л. Смирнова: В конце коридора.
Открывается дверь в комнату, где 60 лет назад жила советская кинозвезда вместе со своим мужем. Сейчас здесь офис. Компьютеры, столы. Смущенные работники были предупреждены заранее. Они предлагают присесть…
Л. Смирнова: Здравствуйте. Неужели это моя комната? У меня такое ощущение, что сейчас сердце разорвется – оно так колотится. Вы представьте себе – шестьдесят лет прошло. Во-первых, я не думала, что так долго проживу. Во-вторых, что через столько лет окажусь в этом помещении. Прямо поразительно. Спасибо Вам.
Мы выходим на мороз. Смирнова подходит к стене дома, прикладывает к ней руку и долго молчит. Ее глаза… Если бы вы могли их видеть в тот момент! А на память приходит все та же песенка Лидии Смирновой. Точнее, ее финал: «Значит, ты ушла, моя любовь!»
Что с актрисой было потом? Эвакуация. Но «Музы не молчали». Смирнова продолжала сниматься. На съемках ленты «Парень из нашего города» в Алма-Ате она получила похоронку на мужа. А вскоре на тех же съемках она повстречала известного кинооператора Владимира Раппопорта, который стал ее вторым мужем. Он увез актрису на свою родину. Хотел, чтобы она полюбила его город.
Л. Смирнова: В Ленинграде я очень тосковала. Мне хотелось гулять там, как в музее. Это потрясающий город, потрясающий. Но какой-то холодный для меня. И через полгода я сказала: «Больше не могу жить в Ленинграде!» А в Москве у меня была маленькая тринадцати– или одиннадцатиметровая комната в коммунальной квартире на Большой Полянке. Та комната, которую я оставила, когда уезжала в эвакуацию, уже была потеряна.
М. Г.: И Вы вернулись в эту комнату, да?