Вся синева неба
Шрифт:
— Папа…
Она берет его руку в свою. Рука ледяная.
— Выпей настой.
Жозеф послушно пьет. Потом привстает, облокотившись на подушки. Смотрит на нее с нежностью.
— Жоанна, я не хочу стать для тебя обузой.
— Не говори глупостей, папа.
— У тебя семья. Ты нужна маленькому Тому.
Жоанна опускает глаза. Она не решается повторить ему то, что Леон прошептал ей в спальне вчера вечером. Ужасное слово. Слово, которое она не в силах произнести.
— Тебе надо будет защитить его, Жоанна… Я не вечен.
Она не поднимает глаз. Она знает, что он прав.
— Ты не должна больше давать им воли. Ты не должна позволять им обижать Тома.
Она с трудом
— Я знаю.
— Леон этого не сделает.
— Я знаю.
Повисает молчание. Жоанна по-прежнему не решается поднять глаза на отца.
— О чем ты думаешь? — спрашивает он.
Она колеблется еще мгновение, очень короткое мгновение.
— Ты думаешь, что у него… что он…
Тут она смотрит ему прямо в глаза:
— Леон говорил об аутизме.
Слово сказано, и ей кажется, будто нож вонзился в горло.
— Как ты думаешь, он… ты думаешь, у него это?..
Жозеф остается невозмутимым, очень прямо сидя в подушках.
— Я думаю, что Том живет в своем собственном мире. В мире, параллельном нашему. Ему трудно войти в нашу реальность.
Жоанна сглатывает и внимательно слушает его, затаив дыхание.
— Взрослые вокруг него отчаянно ждут, когда он войдет в наш мир. А для Тома это невозможно. Он пытается дать это понять на свой лад. Поэтому дерется и убегает.
Он смотрит на нее пристальнее, его глаза сияют безмятежным светом.
— Ты знаешь, почему он позволяет тебе приближаться к нему, Жоанна? Почему он никогда не бьет меня?
Жоанна пожимает плечами. Она предчувствует ответ, но не вполне уверена.
— Мы не пытаемся силой затащить его в нашу реальность. Мы стараемся войти в его мир, насколько нам это позволено. Мы не идеальны, но стараемся. Я думаю, Том это почувствовал.
Жоанна кивает, сглатывая ком в горле.
— Тебе понадобится мужество, Жоанна, чтобы противостоять им. Мне очень жаль.
— Почему, папа? Почему тебе жаль?
— Потому что я не смогу остаться, чтобы поддержать тебя. Я устал. Я это чувствую.
— Но я не в обиде на тебя, папа. Я…
Она глотает слезы, закупорившие горло.
— Я достаточно сильная, чтобы противостоять. Я защищу Тома.
Жозеф улыбается ей с бесконечной нежностью.
— Я знаю, Жоанна. Том и мечтать не мог о лучшей матери, чем ты.
Снова повисает молчание, но легче, чем предыдущие.
— Мне жаль другого, — добавляет Жозеф.
— Чего?
— Я насчет Леона…
— Леона?
— Он не идеальный спутник в дороге. Я должен был понять это раньше. Но не важно… Ты его любишь. Правда?
Жоанна хмурит брови.
— Спутник в дороге?
Жозеф слабо улыбается и кивает.
— В большой дороге, которая есть жизнь.
Она молчит. Молчание длится. Они неподвижны. Жоанна сидит на краю кровати. Жозеф облокотился на подушки.
— Если я смогу сделать что бы то ни было оттуда, сверху…
Его улыбка ширится, становится лукавой.
— …если, конечно, там, наверху, что-то есть…
Но Жоанна не может улыбнуться ему в ответ. Она чувствует, что слезы готовы хлынуть.
— Если я смогу что-то сделать, я обещаю тебе, Жоанна… Я как-нибудь подам тебе знак. Когда твоя жизнь станет слишком тяжелой, я постараюсь послать тебе другого спутника.
— Папа!
Ей не нравится, что он так говорит о Леоне. Она знает, что он не идеален, но он отец ее ребенка.
— Спутника, который сумеет защитить тебя и сделать счастливой.
Разговор закончился на этом в тот день, в полумраке спальни Жозефа, потому что Жоанна заплакала. Слезы капали на его заледеневшие руки.
В маленькой кухоньке
— Поэтому?
Ее глаза устремлены в чашку с черным чаем. Она вздрагивает. Едва заметно.
— Поэтому ты откликнулась на объявление?
Она отвечает на выдохе:
— Спутник для последнего путешествия…
И поднимает голову.
— Это меня ты имел в виду, да?
Он улыбается, как не улыбался ей никогда до сих пор. Со смесью бесконечной нежности и грусти.
— Да. Это тебя я имел в виду.
Папа,
новое письмо в моем дневнике. Тебе. Следующее будет Тому. Я должна рассказать ему про падающий снег, про перламутрово-серое небо, про такое красивое пламя в камине.
Папа, я наконец рассказала Эмилю, что ты сделал. Я думаю, он не знал, что это ты послал его ко мне. Может быть, он мне не совсем поверил? Не важно, я-то знаю, что это дело твоих рук. Есть знаки, которые не обманут. Например, он с самого начала сумел понять Тома. Это он подсказал мне про безбрежность, про картины. Это он предложил мне присмотреть за ним, когда будет там, наверху.
Знаешь, он такой же, как Том. У него странная болезнь, которая время от времени уносит его в другую реальность. В другое пространство-время. Там он встречает людей из своего прошлого.
Полгода назад он увез меня, не задав ни одного вопроса. Просто увез и показал мне то, чего я никогда не видела. Горы, такие высокие, что они словно протыкают небо и создают мост между тем и этим светом. Долины, такие зеленые, такие холмистые и такие ровные, что хочется лечь и остаться навеки. Озера с такой чистой водой, что она отмывает душу. Закаты солнца над вечными снегами, от которых блестят глаза ярче, чем от любой слезы. Он показал мне все это, как последний подарок, который хотел сделать миру, прежде чем покинуть его.
Я думаю, он подружится с Томом там, наверху, и с тобой тоже. Он любознателен. Любит открывать мир других. Меня он попросил привести его в мой. Он говорит, что все в нем прекрасно и поэтично. Я думаю, ему будет хорошо с вами. Я приобщила его к медитации, и он теперь знает все разновидности тыкв. Он начал записывать цитаты повсюду, а на днях я слышала, как он напевает «My baby just cares for me» (ты всегда питал слабость к Нине Симон). Я уверена, что вы его полюбите.
Папа, я должна тебя оставить. Сегодня рождественский сочельник. Мы с Эмилем приготовим подобие праздничного ужина. Мы будем здесь только вдвоем, с животными (Пок и Мистик получат немного мясных фрикаделек, от которых Эмиль еще не может удержаться… у всех есть свои маленькие недостатки!).
Я целую тебя. Поцелуй от меня Тома. Скажи ему, что я думаю о нем здесь каждую секунду.
Со всей моей любовью.
Они снова занимались любовью в этот день, в рождественский сочельник. Жоанна рисовала Эмиля на холсте, смотрела, как он пишет в своем блокноте, лежа на кровати, всматривалась в него со всем вниманием, чтобы как можно точнее воспроизвести каждую его черточку, каждое выражение лица, но в конце концов выпустила холст. Она положила его на подоконник и легла к нему на кровать. Ласково обхватила ледяными руками его щеки, и он выронил свой черный блокнот. Он поцеловал ее первым. С бесконечной нежностью. Ее никогда не целовали так. Потом он раздел ее и лег сверху. Они занимались любовью среди дня, когда снег падал за окном крупными хлопьями и угасал огонь в камине. Потом они долго лежали на влажных простынях, ничего не говоря.