Вся синева неба
Шрифт:
— А ты? — спрашивает Жоанна.
Он нашел, помимо зеркала, четыре фарфоровых чашки для чая, все разномастные. Одна из них китайского фарфора, с зелеными драконами. Две других английского фарфора, с красными розами и золотым ободком. Последняя — кобальтовая с золотом — Санкт-Петербургского фарфорового завода, как ему объяснил продававший ее старик.
Их вещи, выложенные на стол, составляют полнейшую кучу-малу, кричащую мешанину цветов и материалов, но они оба счастливы. Это внесет круговорот жизни в их маленький дом.
29 октября, 02:07
Сижу за столом в кемпинг-каре, на банкетке.
Грюиссан. При свете свечи
Кажется, я никогда не был так счастлив, как
Господи, как я счастлив, что она встретилась мне там, на обочине автострады. Это могла быть только она. Это путешествие без цели, без очертаний не могло бы иметь смысла и сути без Жоанны. Она придала ему краски, рельеф. Она сделала из него поиск, поиск в себе, в нас.
Я скоро умру, но никогда не чувствовал себя настолько в ладу с самим собой. Новым взглядом я смотрю на себя, на глуповатого юнца, которым я был, но взгляд этот доброжелателен. Я чувствую себя выросшим благодаря этим нескольким месяцам. Чувствую себя повзрослевшим. Сегодня я хочу еще расти, я хочу продолжать читать цитаты в пожелтевших Жоанниных книгах и медитировать над ними вечером при свете свечи.
Вчера вечером я погрузился в одну из старых пожелтевших книг, которые Жоанна принесла с чердачной распродажи. Они были для меня, эти книги. Это сборники цитат. Она подарила мне их, когда мы вернулись в кемпинг-кар. Я нашел такую прекрасную цитату, что разбудил Жоанну, чтобы прочесть ей. Она спала на кушетке. Цитата гласила:
«Если мы плачем, потому что скрылось солнце, слезы мешают нам видеть звезды».
Я сказал Жоанне, что только благодаря ей я это понял, благодаря ее желанию укоренить меня в настоящем. Сказал, что теперь благодаря ей я вижу звезды.
Я, кажется, слышал, как она всхлипнула, но не мог ничего разглядеть, было темно. Она молчала несколько долгих минут, а потом попросила меня написать это над нашими головами, на потолке над кушеткой.
Если существует рай, место где-то наверху, куда попадают умершие после жизни на земле, я торжественно обещаю, что сделаю все, чтобы присматривать за ней оттуда, и никогда не оставлю ее одну.
21
Уже около полуночи, а Жоанна не вернулась. Она исчезла на целый день. Эмиль даже не слышал, как она встала утром. Должно быть, она покинула кемпинг-кар на рассвете. Она не взяла с собой никаких вещей, даже рюкзака, поэтому он не встревожился сразу. Подумал, что она пошла пройтись. Вот только шли часы, и сейчас уже без десяти полночь. Жоанна никогда так не поступала. Обычно она, когда уходит, оставляет записку и сообщает, когда вернется. Она никогда не пропадала на целый день, тем более почти до полуночи. На улице проливной дождь и сильный ветер. Маленький газовый обогреватель, кажется, устал бороться с ледяными сквозняками, просачивающимися под дверь. С какой стати ей быть на улице в такой час? В такой потоп? Почему она ему ничего не сказала? Тревога нарастала весь день, становясь все глуше, все тягостней. И в довершение всего телефон Жоанны с утра непрерывно вибрирует в шкафу. Кто-то ее буквально преследует. С каждой новой вибрацией Эмиль вздрагивает всем телом. Его чувства так обострены, он так напряженно вслушивается в любой шорох за дверью, что сердце, чего доброго, остановится, если этот проклятый телефон снова зазвонит. Словно в насмешку, вдруг снова жужжит виброзвонок, и он роняет одну из фарфоровых чашечек, которые мыл в раковине.
— А, черт!
Она не разбилась, но появился неслабый скол. Теперь можно порезаться, когда пьешь. Вррррр. Вррррр. Господи, да кто может так ее преследовать? Вероятно, Леон. Но почему сегодня? Уже много недель он не звонил. Разве
Он бросает посуду и кидается к стенному шкафчику. Господи, почему он не подумал об этом раньше? Быть может, уже несколько часов она пытается до него дозвониться, невесть откуда, раненая или арестованная полицией… Как знать? Он лихорадочно, поспешно роется в шкафу. Роняет на пол добрую часть Жоанниной одежды, добираясь до ее телефона. Готово, он его достал. Чертов аппарат все еще вибрирует. На экране высвечивается Неизвестный номер. Он медлит. А если это не она? Но уверенность берет верх. Это наверняка она. Она исчезла почти сутки назад, не предупредив его. Наверняка звонит она, из телефонной кабины, из полицейского участка или любого другого места, где она застряла на несколько часов. Он задыхается, нажимая на ответ, и его «алло» теряется в горле. Голос, вырвавшийся из трубки, — не Жоаннин. Это мужской голос, срывающийся, дрожащий от волнения.
— Жоанна! Это я! Я с утра пытаюсь тебе дозвониться, непрерывно. Я… Я подумал, что, если позвоню с незнакомого номера… Подумал, что ты, может быть, ответишь, если не высветится мое имя…
Голос срывается, и Эмиль не может сказать ни слова, застигнутый врасплох. Это Леон. И он понятия не имеет, что надо делать. Не вешать же трубку…
— Жоанна? — повторяет Леон.
В какое дерьмо он вляпался, подойдя к этому телефону? Когда Жоанна узнает, она его убьет!
— Жоанна, умоляю тебя, ответь мне! Я не могу больше выносить твое молчание!
Голос мужчины ломкий от боли. Откашлявшись, Эмиль решается.
— Это… В общем, это не Жоанна.
— Что?
Голос в трубке срывается окончательно. Эмиль с трудом сглатывает.
— Она… Ее сейчас здесь нет…
Он, кажется, слышит сдавленное рыдание.
— Так это вы… — произносит мужчина.
— Простите?
— Это к вам она ушла?
— Нет!
— Поэтому она больше не дает о себе знать? Она… Она теперь с вами?
— Нет! — повторяет Эмиль, растерянный не меньше Леона.
— Вы лжете!
На этот раз Эмиль уже не может ошибиться, мужчина в трубке плачет. Он слышит, как тот рыдает, сдерживаясь изо всех сил.
— Она… Я просто подобрал ее на автостраде. Она… Она ушла не ко мне. Уверяю вас.
Он успокаивает мужчину как может. Он не знает, нашел ли нужные слова, не делает ли только хуже.
— Нет, — всхлипывает мужчина. — Нет, конечно, она ушла не из-за вас… Это все из-за меня.
Повисает пауза. Эмиль слышит, как мужчина плачет, стараясь этого не показывать. Но рыдания в его голосе слышны отчетливо.
— Она ушла из-за меня. Из-за того, что я сделал с Томом.
Эмиль едва заметно напрягается, крепче сжимая телефон.
— Том? — повторяет он, чувствуя ком в горле. — Том Блю?
Леон издает странный звук, какой-то изумленный всхлип, в котором слышится отголосок нежности.
— О! Она говорила вам о нем?
— Она…
Эмиль больше ничего не понимает. При чем здесь Том Блю? Какое он имеет отношение к Леону?
— Да… То есть… немного…
Леон задыхается.
— Она сказала вам, как это случилось?
Эмиль качает головой. У него такое чувство, что он чего-то не понял. Сердце колотится в груди, горло сжимается.
— Как это случилось? Что случилось? Она… Она только… Она только рассказала мне, что он рисовал синеву… Все время… И часами смотрел на небо.
Оглушительное молчание, затягивающееся на том конце линии, дает ему понять, что ответ не тот, которого ждал Леон.
— Она сказала вам, кто он был?
— Я… Нет… То есть да, я…