Вся власть советам!
Шрифт:
Мысли товарища Рыбина были похожи на мысли каперанга Петрова. В условиях, когда партия декларировала переход власти в руки трудового народа и начало этапа мирного строительства государства всеобщей справедливости, девяносто процентов бывших товарищей из соратников и попутчиков превратились в лютых врагов, ибо не умели ничего другого, кроме разрушения всех основ.
Антон Рыбин, в числе прочих, участвовал в допросах уцелевших участников «винного мятежа» и знал, кому именно было выгодно это «разрушение основ». При этом ему открылись такие бездны предательства и порока, что человек с более слабой психикой не выдержал бы и наложил на себя руки. Провокатор, он все равно остается врагом пролетариата, даже если работал он не на царскую охранку, а на французскую, британскую
Но в Мурмане все было еще впереди. И он, товарищ Рыбин, должен будет очистить от этой скверны Советский Север, как товарищ Дзержинский сейчас очищает Петроград и центральные губернии.
А Самохин, привалившись спиной к вибрирующему борту вертолета, думал о том, жив ли его товарищ и соратник по партии гальванный унтер Петрухин. И если цел, то именно с него и начнется все его комиссарство. Сейчас, когда после побед под Моонзундом и Ригой партия большевиков перестала ассоциироваться у многих с наклеенным на нее ярлыком предателей и германских шпионов, пришла пора расширения рядов партии за счет вступления в нее сочувствующих рабочих «от станка», матросов, солдат и даже офицеров. Новый этап развития партии большевиков, когда она из оппозиционной превратилась в правящую, требует от нее и новых методов работы с людьми. Попытка же увеличить численность за счет так называемых «партий-попутчиков», предпринятая летом этого года, не дала большевикам ничего, кроме новых проблем. Попутчики, они и есть попутчики, и союз с ними временный, до того самого момента, когда логика политического развития неумолимо сделает их непримиримыми врагами.
И кажется, что такой момент настал. Кто-то из новых оппозиционеров кричит об узурпации Сталиным власти, кто-то о том самом «сломе до основания», оборонцы и сторонники революционной войны возмущаются «позорным миром», а эсеры вопят, что Декрет о земле нагло украден из их партийной программы… А может, все дело в том, что эти люди умеют только разрушать и совсем не желают строить. Это, конечно, печально, но в первую очередь для них же самих. Ибо если враг не сдается, то его уничтожают. В этом Самохин был полностью согласен с товарищем Сталиным.
О чем думал товарищ Молотов после того, как справился с первыми приступами тошноты? Может, о том, что в далеком северном краю все настолько еще голо и пусто, что именно там проще всего будет построить новую жизнь, превратив Мурман в витрину социализма и новых, братских отношений среди граждан Советской России.
Во время беседы, которая состоялась вчера глубокой ночью, товарищ Сталин сказал, что все предстоит делать буквально с нуля. И царское и Временное правительства успели лишь организовать примитивный порт, пригодный для выгрузки грузов с пароходов прямо на берег, и в авральном режиме построить одноколейную железную дорогу до Питера. Все же остальное, необходимое для того, чтобы Мурманск стал крупным морским и рыбным портом, центром советского Заполярья, промышленным городом, теперь предстоит сделать большевикам. Для этого надо не только удержать на месте тех рабочих и инженеров, которые уже трудятся на Севере, но и привлекать к делу все новые и новые трудовые резервы. Работы не просто много, ее очень много. Но она должна быть сделана. В противном случае первое в мире государство победившего трудового народа будет смято окружающими его международными империалистами…
Итак, люди думали. Каждый о своем. А что им еще оставалось делать, когда вокруг все ревет, гремит, когда невозможно разговаривать, и снаружи не видать не зги. А железная стрекоза несется в этой мути, рассекая облачную кашу, навстречу какой-то, только ей ведомой цели.
Часа через полтора полета нижний край облачности рассеялся, стал приподниматься, и по странному совпадению в иллюминаторах левого борта среди белых
Вертолет, снижаясь, приближался к своей цели. Впереди показались серые черточки кораблей Особой эскадры, крейсировавшей примерно в шестидесяти милях южнее города Або. Тут уж всех пассажиров будто магнитом повыдирало из их кресел. Такого зрелища пропустить не хотел никто. Все они, кое-как держась на ногах от тряски, столпились за открытой дверью в пилотскую кабину, жадно вглядываясь в ни на что не похожие боевые корабли. К одному из них, огромному, словно плавучий ипподром, и направился их снижающийся вертолет.
Но это был не конец пути, а только промежуточная посадка. Едва только успели замереть лопасти, как после короткого знакомства с командиром этого авианесущего корабля каперангом Андреевым, командование будущего Северного флота вместе со всем своим багажом было отправлено на борт стоявшего наготове другого вертолета. Тот тут же взревел моторами и поднялся в воздух, направившись в направлении отряда кораблей. Они сейчас подходили к славному городу Килю.
Второй этап полета, продолжавшийся вдвое дольше первого, проходил над Балтийским морем, Южной Швецией, проливом Эресунн, Данией, снова над Балтийским морем. Через четыре часа полет завершился благополучной посадкой на вертолетной площадке БПК «Североморск», находившегося у входа в залив Килер Ферде. Пассажиров, одуревших за шесть с половиной часов тряски и рева и покрывших тысяча триста шестьдесят километров пути, представили командиру корабля, капитану 1-го ранга Перову. Потом их развели по каютам, ради чего пришлось «уплотнить» нескольких офицеров и мичманов.
Пройдет еще несколько часов, и отряд, согласно договоренности с германским командованием, вне всякой очереди пройдет Кильский канал и с наступлением темноты отправится на прорыв британской блокады Северного моря. Вперед и только вперед!
14 (1) ноября 1917 года. Вечер.
Швеция. Стокгольм.
Майор Османов Мехмед Ибрагимович.
Ну вот, наконец-то я занялся привычным делом. А именно — отправился с секретной миссией за рубеж.
Два дня назад мне позвонил по телефону и попросил зайти начальник военной разведки генерал-майор Потапов. Сейчас он занимается обеспечением наших спецопераций. Человек, знающий свое дело, прекрасный профессионал, и работать с ним одно удовольствие.
В общем, зашел я к нему в кабинет и обомлел. Рядом с Николаем Михайловичем за столом сидел человек, которого, несмотря на то что он был в штатском, я сразу узнал. Это была живая легенда, знаменитый «красный граф» — генерал-майор Алексей Алексеевич Игнатьев. Помню, как в свое время я зачитывался его книгой «Пятьдесят лет в строю». Скажу честно, то, что я подался в военные разведчики — во многом влияние написанного Алексеем Алексеевичем в мемуарах.
— Добрый день, Мехмед Ибрагимович, — вежливо поздоровался со мной генерал Потапов, — прошу познакомиться, — тут он показал рукой в сторону своего коллеги, — генерал-майор Игнатьев. А вы, Алексей Алексеевич, познакомьтесь, — генерал Потапов кивнул в мою сторону, — наш коллега из будущего, майор Главного разведывательного управления Генштаба Османов Мехмед Ибрагимович.
Генерал Игнатьев с легким любопытством посмотрел на меня. Похоже, что генерал Потапов уже поведал ему о том, кто мы такие и откуда взялись. Ну и пусть, мы как-то раз уже обсуждали с ним список лиц, допущенных к СГТВ — «самой главной тайне века». И «красный граф» тоже был в этом списке. Причем тайна-то была секретом Полишинеля — невозможно долго скрывать появление из ниоткуда целой эскадры, с авиагруппой и батальоном механизированного десанта на борту. Не поймут-с предки, обязательно докопаются до истины!