Вторая кожа
Шрифт:
— Я не хочу быть монахиней.
Бернис наклонилась к ней, взяла ее за руку и улыбнулась.
— Дитя мое, я не собираюсь силой делать из тебя монахиню.
И в этот момент Джеки поняла, что это Бернис разглядывала ее через то средневековое окно. Она взглянула на настоятельницу и вдруг, к своему изумлению, увидела, что та одета в рыцарские доспехи с широким мечом у бедра. Блеск доспехов напоминал девочке сияние белокаменных стен монастыря, у нее перехватило дыхание, она что-то пробормотала и несколько раз закрыла и открыла глаза, пытаясь отогнать видение. Сильно зажмурившись, Джеки подождала несколько секунд и открыла глаза. Мать-настоятельница
— Что с тобой, дитя мое?
— Мне показалось... — Девочка снова поморгала глазами и смущенно улыбнулась. — Мне показалось, что на вас средневековые рыцарские доспехи. Ну и бред!
Бернис глубоко вздохнула. Казалось, она была готова разрыдаться.
— Пойдем, — сказала настоятельница и поднялась из-за стола, я хочу тебе кое-что показать.
Но, вместо того чтобы повести ее к двери, она жестом поманила Джеки в сторону уединенного алькова, где от пола до потолка поднимались ряды книжных полок. Бернис завела руку за одну из них, раздался тихий щелчок, и стена раздвинулась. Они сделали шаг вперед, и девочка очутилась в каменном узком коридоре со сводчатым потолком. Он был освещен скупым электрическим светом ламп, находившихся в нишах стен там, где должны были быть факелы. Звук шагов по каменному полу эхом отдавался в полутьме коридора, в конце которого Бернис с помощью связки ключей, которую она достала из своего кармана, открыла железную дверь. Громко заскрипели ржавые петли. Они вошли в крошечное пространство за дверью, которую Бернис тут же тщательно закрыла снова, и, приподняв край своего одеяния, стала подниматься по металлической винтовой лестнице.
Комната, до которой они наконец добрались, была самой обыкновенной, если не считать полукруглых средневековых стен, почти целиком выполненных из цветного армированного стекла. Такого Джеки еще ни разу не видела. Странно, но лишь одна мозаичная картина была посвящена религиозной теме — подвигу Жанны д'Арк. Остальные же картины изображали военные сцены из истории Франции и Италии.
— О Бернис! Как здесь хорошо! — воскликнула девочка.
— Ты действительно так думаешь?
— Истинная правда! Я чувствую...
Настоятельница обняла девочку за плечи и пристально посмотрела ей в глаза.
— Что ты чувствуешь?
— Не знаю. — У Джеки перехватило дыхание, словно после долгого бега. — Что-то...
— Да, — твердо сказала Бернис. — Я в тебе не ошиблась.
И она повернула девочку лицом к единственной каменной стене в комнате — она была украшена небольшой, но, видимо, очень значительной картиной.
— Бог мой! — вырвалось у Джеки, а в голубых глазах Бернис загорелся огонь.
Как под гипнозом, девочка во все глаза разглядывала картину. На ней был изображен воин в рыцарских доспехах с огромным мечом у бедра, шлем он держал в левой руке. Лицо воина удивительно напоминало Бернис. Художник, видимо, был настоящим мастером — ему удалось передать тот внутренний свет, который сиял в глазах женщины. Казалось, холст был подсвечен с обратной стороны — таким сильным было это впечатление.
— Но именно эту фигуру я видела в вашей приемной! — проговорила Джеки. Ее сердце билось так сильно, словно было готово выскочить из груди. — Так это вы?
— Ну что ты, этого не может быть, — спокойно ответила настоятельница. — Ведь этой картине несколько сотен лет.
— И все же... — Джеки сделала несколько шагов вперед и обернулась к Бернис. — Нет, это вы!
Та только покачала головой:
— Это портрет Доны ди Пьяве, основательницы
Девочка как зачарованная продолжала разглядывать портрет.
— Но именно ее я видела! Честное слово, видела!
— Если говорить точнее, там, внизу, ты чувствовала ее воплощение во мне.
— Только посмотрите на ее лицо! Оно все сияет...
— Божественным одухотворением.
— Да, именно так. Но ведь она, похоже, была воительницей.
— Дона ди Пьяве была монахиней, — тихо отозвалась Бернис. — И в то же время она была борцом, защитником людей. Так иногда бывает в этом мире, полном зла и ненависти.
Бернис жестом указала девочке на пару кресел, освещенных магическим светом мозаики.
— Давай присядем, дитя мое. Мне нужно многое тебе сказать, прежде чем ты примешь окончательное решение.
— Какое решение?
— Джеки, ты не такая, как все. Ты одна из избранных Богом. Именно поэтому твоя мать привезла тебя сюда.
Настоятельница расплылась в добрейшей улыбке, но девочку это не обмануло — за маской доброты она отчетливо видела женщину-воина.
— В нашем мире слабому полу всегда отводилась роль матерей или шлюх, — продолжала Бернис. — Женщин никогда не воспринимали всерьез, всеми делами заправляли мужчины. — Она сделала паузу, подождав, пока Джеки поудобнее устроится в своем кресле. — Известно ли тебе что-нибудь о Гёте, немецком философе?
— Я слышала о нем, но никогда не читала его книг, — призналась девочка.
— Если ты когда-нибудь решишь остаться с нами, в монастыре, тебе придется прочитать все его труды. Он писал, например, что лишь у немногих мужчин хватает воображения для реальной жизни.
Бернис встала со своего кресла, подошла к картине и потянула левый край рамы на себя. За портретом Доны ди Пьяве скрывалась нища, вырубленная в каменной стене. В ней покоился какой-то длинный узкий предмет, завернутый в алый бархат, обшитый золотом. На бархате были вышиты какие-то латинские слова, смысла которых Джеки не поняла. Настоятельница взяла и сняла с него алый бархат: в ее руке сверкнул меч. Он был выкован за многие века до того, как была изобретена нержавеющая сталь, однако на его металлической поверхности не имелось ни одного изъяна.
— Это меч Доны ди Пьяве, — сказала Бернис.
Словно некая магическая сила подняла Джеки с кресла, она протянула руку к оружию, и в этот момент настоятельница покачнулась и выронила меч. Он упал лезвием вниз, оставив глубокий порез на правой руке девочки. Она, как ни странно, не закричала, не отшатнулась, словно не почувствовала никакой боли, и только смотрела на тоненькую струйку крови, стекавшую с ее руки. Бернис поспешно вышла из комнаты и вскоре вернулась со стерильным бинтом и аптечкой первой помощи.
— Мне совсем не больно, — сказала Джеки.
Девочка чувствовала себя в каком-то странном, приподнятом состоянии, а настоятельница, обрабатывая и перевязывая ей рану, подумала: «Хвала Богу! Это она!»
— И что же, епископ одобряет ваше толкование Гёте?
— Сейчас 1945 год, — ответила Бернис Камилле Гольдони. — Мой архиепископ слишком занят войной, ему некогда думать о том, что писал Гёте, и о том, как я отношусь к его философии.
Камилла, тетка Маргариты по мужу, была женщиной крепкого телосложения, с полной талией, массивными руками и плечами. Ее нельзя было назвать хорошенькой, но она была по-своему привлекательна. Грубоватая внешность Камиллы вполне соответствовала ее мужской решительности и целеустремленности. Она обладала также чрезвычайно доброй душой.