Вторая любовь
Шрифт:
Он недоверчиво покачал головой. Это внушает ужас. По-настоящему страшное, кошмарное зрелище.
Официант с трудом проковылял за ним.
— Я вынужден попросить вас уйти, — он оскорбленно повысил голос.
Сонни видел, что все в зале бросили свои занятия. Он чувствовал угрожающие взгляды остальных официантов и подручных. Судя по всему, здесь заступаются за своих.
Китаец беззаботно сунул руки в карманы брюк.
— Я здесь по делу, — спокойно сказал он. — А теперь, почему бы вам не пойти к Маме Роме и не сказать ей, что ее ждет посетитель?
— Уже
— И что дальше? Все-таки доложите ей.
Узкие старческие глаза с подозрением оглядели незваного гостя.
— Хозяйка вас ждет?
Сонни расплылся в наглой улыбке.
— Может да, а может и нет.
Охваченный нерешительностью старик озабоченно клацнул вставными челюстями и снова уставился на посетителя. Так продолжалось несколько минут, но наконец после некоторой внутренней борьбы на его лице отразилось смирение. Со свистящим вздохом он произнес:
— Ждите здесь.
Оставив Сонни, он захромал в заднюю часть зала. Через некоторое время, показавшееся вечностью, сквозь отворенную, а потом закрытую дверь донеслись и затихли женские голоса и звяканье горшков и кастрюль.
Официанты и подручные вновь занялись своим делом, но осторожно посматривали на чужака. Сонни не обращал на них внимания и медленно прохаживался, рассматривая новую порцию картин.
Все то же самое.
Он покачал головой и негромко поцокал языком. Если рассказать кому-нибудь об этом местечке, мне не поверят. Наконец вернулся старик и, прокашлявшись, объявил:
— Мама Рома вас примет, но вам придется пройти к ней. Она не может выйти.
— Только покажите дорогу.
Сонни прошел за официантом одну комнату с арками, потом другую, и тут старик указал на вращающуюся дверь. Она смотрела круглым застекленным глазом и сквозь нее долетали звуки кухни, быстрый разговор и смех.
Сонни направился прямиком к двери, толкнул ее и вошел. Волна жара нахлынула на него огромным валом.
Фонг отпрянул и оглянулся. Его элегантный наряд оказался не к месту в этой наполненной паром, удушливой атмосфере булькающих горшков, шипящих сковородок и пронзительных женских голосов. И все это перекрывалось шумом вентиляторов под потолком. Китайцу пришлось повысить голос, чтобы его услышали.
— Дамы, кто из вас Мама Рома?
Все неожиданно замолчали, и около десятка женщин обернулись, чтобы оценивающе взглянуть на незнакомца.
Стоящая около гигантского покрытого мрамором разделочного стола огромная женщина с красным лицом перестала резать на куски фаршированное тесто. Отложив свой резак для равиоли, она стряхнула муку с пухлых рук и вытерла их о фартук. Тыльной стороной руки толстуха отвела пряди седеющих черных волос, выбившихся из короткого хвостика и упавших на лицо.
Потом женщина, медленно переваливаясь, двинулась вперед. На ней было выцветшее голубое домашнее платье, нижняя часть передника — верхнюю она не завязала, и та болталась внизу, — и простенькие пластиковые тапочки младенчески-голубого цвета.
Итальянка остановилась перед Сонни, уперев руки в мощные бедра. Он мог видеть капельки пота, блестевшие у нее на лбу, влажную верхнюю губу, над которой отчетливо виднелась крупная коричневая родинка и проступали
— А кто это хочет узнать? — грубо спросила она, черные бусинки глаз сверлили его насквозь.
Сонни не отвел взгляда.
— Я.
— Что ж, ты с ней говоришь. — Женщина горделиво выпрямилась. — Я, — с гордостью произнесла она, выпячивая массивную грудь, — Мама Рома. — И что тебе нужно?
Фонг понизил голос.
— Мне нужно связаться с Кармином, — негромко произнес он.
Лицо огромной женщины стало непроницаемым. Даже если она расслышала имя, то признаваться не собиралась.
— Кармином? — повторила итальянка, театрально нахмурившись. Потом хитро прижмурила один глаз. — Каким Кармином? Здесь всех и каждого зовут либо Энтони, либо Кармин.
Сонни не отводил глаз.
— Я ищу Кармина, которого еще зовут Сицилийцем.
Мама Рома громко, от души расхохоталась, и ее висячие груди запрыгали.
— Оглянись-ка по сторонам, — жестом толстой руки она обвела кухню и работающих в ней женщин. — Здесь все сицилийцы.
Фонг чуть нахмурился.
— Вы хотите сказать… что они все итальянцы, так?
— Неверно! Мы не итальянцы! — выпалила женщина, и ее глаза зажглись величественным гневом. — Неаполитанцы, венецианцы, римляне, миланцы, — она сделала уничтожающий жест, — тьфу! Они ничто! — И тут в ее голосе зазвучала нотка гордости. — Мы сицилийцы. И мы общаемся только с сицилийцами, так что все Кармины, которых мы знаем, тоже сицилийцы. Не миланцы и не неаполитанцы. Sicilianos! Capite? Понимаешь?
Китаец медленно кивнул.
— Да, кажется понимаю. Это все равно как у нас. Люди думают, что мы китайцы, ан нет. Я гуандунец, раз мои родители из Шаньтоу. Значит, мы не китайцы, не мандарины, не кантонцы и не сычуаньцы. Мы гуандунцы. Это вопрос национальной гордости.
Сицилийка одобрительно кивнула.
— Хорошо. — Она тепло похлопала его по руке. — Значит, ты понимаешь.
— Тот Кармин, которого я ищу, — очень спокойно и доверительно сказал Фонг, — по слухам ваш сын.
— Мой Кармин? — Широко раскрыв глаза, женщина всплеснула пухлыми руками. — In nome de Dio! [12] — Она подозрительно оглядела собеседника. — А зачем это тебе понадобился мой Кармин, а?
— Я… — Сонни украдкой оглянулся. — Я пришел предложить ему работу, — прошептал он.
Мама Рома обернулась.
— Giovinettas! [13] — громко крикнула она остальным женщинам. — Вы слышали такое? Он говорит, что у него есть работа… для моего Кармина!
12
Черт возьми! (ит.).
13
3д. Девушки! (ит.).