Вторая молодость любви
Шрифт:
— А чего же они подрались? Разве не из-за вас?
— Рыцарь дал мне пощечину, а лейтенант защитил меня. Вот и все.
Капитан милиции обратился к лейтенанту:
— Послушай, лейтенант, зачем ты драку затеял? Придется составлять протокол.
— Если бы у тебя на глазах ударили женщину, да еще беременную, ты бы прошел мимо? Ответь, капитан.
Капитан на мгновение замялся, потом изрек:
— Есть и другие способы, не обязательно драться.
— Понятно, — усмехнулся лейтенант, — следовало прочитать ему нотацию, желательно подлиннее, покачать головой и сказать: «Ай-я-яй!» Так,
Милиционер смутился, но продолжал свое расследование, обращаясь уже к каскадеру:
— А ты что руки распускаешь? Такой верзила, а женщину ударил, тем более она не жена тебе.
— Она носит моего ребенка, — заявил каскадер.
— Это правда, гражданка?
— Я еще сама не знаю, кого я ношу, — ответила Таня, — может, и не ребенка, а котенка!
— Вы в милиции, а не на вечере юмора! Отвечайте, раз уж приехали сюда.
— Вы правильно сказали: я в милиции, а не в роддоме. Кого я ношу — мое дело. Послушайте, капитан, — неожиданно более спокойным тоном сказала Татьяна, — пощечину я, скорее всего, заслужила, поэтому у меня нет претензий к этому, как вы его назвали, верзиле. А лейтенанту я благодарна за истинное мужество и благородство. Очень прошу вас, отпустите их обоих, только не сразу, то есть не вместе, а то они снова подерутся. И мне пора домой, иначе я начну прямо здесь, у вас, рожать… Сил моих больше нет… — И она заплакала.
Капитан милиции обратился к младшему лейтенанту:
— Слушай, отвези-ка ты ее домой, а то хлопот с ней не оберешься.
— Есть, — с готовностью ответил тот и пригласил Таню: — На выход, гражданочка.
Он довез ее до подъезда и, высаживая, посоветовал:
— Держитесь подальше от драчунов, мало ли что может случиться…
— Спасибо, я учту, — ответила Таня и вошла в парадное.
Поднялась в лифте на свой этаж и тут же поняла, что не может оставаться в пустой квартире — мать вела утренний прием, отец вернется не скоро. Пожалуй, это даже хорошо, потому что, будь отец дома, он бы вмешался наверняка, а ей совсем не хотелось, чтобы папик столкнулся с каскадером.
Танька постояла в раздумье у своих дверей и спустилась к тете Маро. Ей казалось, что в машине, пока ее везли домой, она успокоилась, но когда тетя Маро открыла дверь, увидела ее опрокинутое лицо и спросила: «Что с тобой, деточка?», она повалилась ей на руки.
С огромным трудом старая женщина удержала ее, пыталась дотащить до тахты, но не смогла и тогда осторожно опустила прямо на пол, на мягкий палас, который остался лежать в комнате со времен Галины. Потом она бросилась в ванную, к аптечке, смочила нашатырем кусок ватки и поднесла к самому носу Тани. Та вдохнула пару раз, сморщилась, замотала головой и попросила не вызывать «скорую».
— И не собираюсь, — успокоила ее тетя Маро. — У тебя все в порядке, сейчас полежишь немножко и сама дойдешь до тахты. Не волнуйся, ничего не бойся, детка, я с тобой, все будет хорошо.
Таня попыталась что-то объяснить соседке, но она замахала на нее руками и велела поглубже дышать.
— Лежи спокойно, постарайся не думать ни о чем, кроме своего ребенка. Я посижу с тобой, пока все не пройдет. Живот не болит?
— Нет, — ответила Таня, — ничего не болит.
— Вот и хорошо, — тетя Маро с трудом опустилась на палас и тихим голосом запела казацкую колыбельную Лермонтова:
Спи, младенец мой прекрасный, баюшки-баю,
Тихо смотрит месяц ясный в колыбель твою.
Стану сказывать я сказки, песенку спою,
Ты ж дремли, закрывши глазки, баюшки-баю…
Таня опустила веки, и тихие слезы полились из ее глаз… Через четверть часа она почувствовала себя лучше, встала с помощью тети Маро и прилегла на тахту. Однако прежде потребовалось самой тете Маро подняться на ноги. Это было грустное и одновременно забавное зрелище, когда старая женщина с трудом встала сначала на едва сгибающиеся коленки, а потом с кряхтеньем доползла до стула, взялась за него и наконец выпрямилась.
— Артроз проклятый… — проворчала она. — Голова еще варит, а ноги не держат. Врачи говорят, ходить надо, разминать суставы… Эх-хе-хех… — Она села рядом с Таней, взяла ее за руку, легонько поглаживая по плечу. — Все будет хорошо, детка, все образуется…
Таня, растроганная и благодарная, неожиданно для себя рассказала ей всю историю своей беременности, своей любви, своего безвыходного положения. Она говорила с такой откровенностью и искренностью, как даже с Лилькой не смогла бы, пожалуй. Маро слушала ее молча, ни о чем не спрашивала, не прерывала, не комментировала. А Таня все говорила, изливала свою боль, свои тревоги и печали.
Когда она замолкла, соседка посмотрела на часы:
— Танечка, позвони домой, чтобы мама не беспокоилась, скажи, что ты у меня.
Сашенька уже вернулась с работы и начала беспокоиться, почему нет дома Татоши. Услышав ее голос, сказала, что сейчас спустится.
— Александра Андреевна, — сказала тетя Маро, встречая Сашеньку. — Я вот что решила, если вы, конечно, не возражаете: будем гулять с Танечкой вместе — и ей нужно, и мне полезно. А то какие-то дураки дрались на улице, перепугали ее. Со мной наверняка и спокойно, и безопасно — я с палочкой хожу, чуть что — пущу ее в ход.
— Спасибо вам огромное, я только могу радоваться такому предложению, но вам же с палочкой трудно гулять, — заметила Сашенька.
— Палочка для форса, она старинная, с серебряным набалдашником, еще от моего деда. Надо ведь и старухе чем-то отличиться, пококетничать, — лукаво улыбнулась соседка.
— Пойдемте к нам, пообедаем вместе, — предложила Сашенька. — Скоро вернется Митя с работы, посидите с нами. Кстати, вы всегда можете брать у нас книги и журналы, вам же одиноко целый день только с телевизором.
— Вот за журналы и книги в ножки кланяюсь! До того мне не хватает здесь чтива, сказать не могу. А с телевидением я не очень дружна — с экрана льется такой кошмар, что и русским языком-то его не назовешь. А еще говорят — лицо кавказской национальности! Сами-то какой национальности, на каком языке разговаривают? Уши вянут, слушая их.
— К сожалению, вы правы, полуграмотная речь так быстро распространяется, что начинаешь даже привыкать к ней. Что же, пошли к нам?
— С удовольствием.